Нет отзыва.
Замысел Абдрашитова — показать безответный вакуум душ, выброшенных на мертвый берег после светопреставления, скитанье бывших людей, окликающих и не узнающих друг друга. Тот свет. Зазеркалье.
То самое что было в «Параде планет». Что в «Параде планет» было открытием, «обратным озарением» материала, высвеченного ровно настолько, чтобы ощутилась тьма, из которого он высвечен. Чтобы мирное озеро с сонно плывущими купальщицами ощутилось Летейскими водами, но при этом не вышло из берегов леденящего душу обыденного правдоподобия.
Абдрашитов всегда выказывал изумительное чувство равновесия между таинственно-символическим смыслом происходящего и его повседневным, типологическим обликом.
Это равновесие — не впервые ли так резко? — нарушено в фильме «Армавир». Летейские воды вышли из берегов. Что так подействовало на Абдрашитова: гибель «Адмирала Нахимова»? незримый чернобыльский мор? общее поразившее людей ощущение катастрофы? — он пережил апокалипсис пластически: потоп, крушение ковчега, конец света. Он так разогнался, разогрелся, раскалился на этом зрелище, что энергии хватило на две серии запредельного странствия душ. Бешеный темперамент прет из «силуэтов», ищущих друг друга в «царстве теней», и разрушает потусторонний эффект: ввергает нас в человеческие муки, не имеющие в фильме ни внешнего разрешения, ни внутренней формы.
Перегрев, перегруз, перебор. Избыток всего: мотивов, связей, страстей, событий, чувств. Кто ворует, кто любит, кто хочет вспомнить, кто не хочет, у кого похоть, у кого обида... Материал имеет свою логику; я бы даже сказал: у него свое безумие, и он, человеческий материал, начинает отсчитывать от катастрофы, от нулевой черты, так же слепо и яростно, как только что обрезал этой чертой жизнь.
У Абдрашитова от природы — обостренный вкус к человеческому материалу. Его интересует всё: безумие безмужних баб, горькая безнадега мужиков, которых любят «не те» и которые любят «не тех», ревность неуверенных и хамство уверенных, общая нравственная неразбериха. Сюжет трещит и переворачивается: надо вовремя объяснить массу сюжетных петель и узлов; надо выдержать абракадабру чувств, когда зять и тесть — ровесники; надо погасить разницу возрастов; надо «выстарить» актера Колтакова и «вымолодить» актера Шакурова; надо спрятать главную героиню, надо намекнуть зрителю, почему она спрятана; надо мотивировать то, что в финале она все-таки появляется, надо вместить перепад типажей от танцующей курортницы к лихой пригородной «девахе» — надо все это совместить, связать, сцепить и притом удержать в схеме «потустороннего неузнавания».
Сюжет трещит, материал вываливается, висит, плавает, волочится и замирает в «мертвых точках»: требуются допинги. Посреди диалога, идущею по пятому кругу, герой вынимает пистолет и стреляет в собеседника. Осечка. Контрольный выстрел в землю — удар пули. Виртуозная мимика актеров — на грани сольного номера. Но я слишком хорошо понимаю, зачем стреляли. Подхлестнуть действие. Подхлестнуть меня, зрителя, если заскучал.
Крутая жизненность бьется в жилах фильма, задуманного как потустороннее царство. Эта жизненность хаотична, бесформенна, дика, слепа, агрессивна и беспамятна. Она весьма современна. Но она сминает структуру фильма.
Не знаю, кто больше поддался в данном случае соблазну: режиссер Абдрашитов или его вечный сценарист Миндадзе. Оба имеют вкус к типологии, к реальному наполнению символов. Для обоих «совпадение» действительных элементов важнее «несовпадения» потусторонних. Свинцовые отравления детей, «совпавшие» с кличкой «Плюмбум», важнее того, что в замысле фильма было: разорвать связи, вырвать мальчишку из всяких предполагаемых контекстов, оторвать его от гайдаровского Тимура, но так, чтобы он и к Павлику Морозову не прирос. Материал прорастает сквозь уравновешенное изящество кинематографического шедевра. Так и в «Слуге»: фактура «цековской дачи» вытолкнула сюжет за пределы той очной ставки духа, ради которой все было задумано. Вот и в «Армавире» — прорвало форму. Потоп, наводнение. Конец. Нет отзыва.
Нет отзыва и в моем сердце, измотанном зрелищем жизни, играющей в антижизнь. Впервые за многолетнюю мою зрительскую любовь к Абдрашитову.
Нет в фильме стройности, нет абдрашитовского внутреннего равновесия, нет мужества формы, всегда струной звенящей в его мышлении.
Есть чутье, все то же пронзительное безошибочное чутье на нашу реальность.
Так когда-то, в разгар победоносного «народоправства» и фанфарных гудков — учуял он косную невменяемость «почвы», расползание рельсов, близкий конец движения; понял: «Остановился поезд». Так в разгар торжественных парадов и победоносных «боевых учений» учуял совсем другой парад — «Парад планет», преставление миров.
Так и теперь, в обстановке «катастрофы», «финала» и «конца» — чует бешеную витальную энергию, готовую раскрутиться в уцелевших после «конца» людях.
«Конец света» — это что такое? Конец ЭТОГО света, ЭТОГО миропорядка; за ним начинается ДРУГОЙ. Какой? Неведомо. «В жизни новой друг друга они не узнали...»
Попробовать что ли истолковать мистически название и этого фильма? «Армавир»... ничего не напоминает? Начало «Энеиды» Вергилия помните? ARMA VIRUMQUE CANO...
Как бы это на теперешний-то русский получше перевести? Слава боевикам!.. Здравствуйте, товарищи омоновцы! Пароль?
«Армавир»!..
Отзыв?..
Аннинский Л. Пароль? — Армавир! Отзыв?.. // Советская культура. 1991, 3 августа