(Интервью 2013 года)

— Можно узнать что-то об этом вашем проекте?

— Не знаю, имеет ли смысл... Это чистое кино, идея, невозможная ни в каком другом искусстве, и в пересказе она вряд ли вас увлечет. Это о странном, хоть и очевидном парадоксе: нормальная температура у человека сто лет назад все равно была 36,6 °С. И тысячу лет назад. И у древних греков. Матери точно так же рассказывали друг другу о болезнях детей, а мужчины — о любовницах. Сюжет в картине самый простой: у детского врача заболела дочь, но в кадре одновременно должно присутствовать несколько времен.

— Типа «Русского ковчега»?

— Не совсем и даже совсем не. На компьютере это не нарисуешь. Нужно сложное движение камеры, несколько огромных сцен, снятых одним планом. Мы обсуждали идею с лучшими художниками и операторами. Подсчитали, что вся эта машинерия на «Мосфильме» будет стоить 12 миллионов долларов. По нынешним временам — 20. Сейчас такие деньги на фильм могут получить только те, кто имеет доступ непосредственно к верхам.

Когда я это придумал — рассказал идею Швыдкому. Он ее сразу разглядел, загорелся, но таких денег найти не мог. «Магнитные бури» он запустил по первому пересказу, и картина своим существованием обязана ему, но это было на порядок дешевле. Началось хождение по богатым людям — отдельная история, по которой можно кино снимать.

Всем всё нравилось, доходило до совместных семейных ужинов, но как только надо было pay money, все стопорилось. Тем, у кого есть деньги, больше неинтересно вкладываться в кино. Ну в самом деле, что можно получить с этого? Максимум — отдельные титры с именем и теплые слова со сцены, если картина получает приз на фестивале. Время отмывания денег в кино закончилось. И как будет финансироваться кинематограф, один Бог ведает.

— Близок ли вам кинематограф Миндадзе?

— Наверное, у меня могут быть претензии как у режиссера, но его ошибки мне милее, чем иная правота. В его нарочито неровных высказываниях больше ценности, чем в вездесущей гладкописи, лишенной смысла.

— Почему такая несправедливость вышла с финансированием его новой картины?

— Вообще, список тех, кому отказали, удивляет. В нем и Павел Чухрай, и Прошкин-старший, и Прошкин-младший... То есть имена, сами по себе гарантирующие художественный уровень! И это тогда, когда в Каннах, Венеции, Локарно нет ни одной российской картины! Может, стратегически правильней было бы поддерживать мастеров, признанных в мире? Но существует строжайший лимит, торжество бюрократии: нужно поддержать десять дебютов, десять фильмов о детях и подростках и двенадцать образцов авторского кино. А где взять десять качественных дебютантов? И почему надо натягивать изо всех сил те же десять подростковых фильмов? Начинают вытягивать проекты, подходящие по тематике. И, скажем мягко, эти «натянутые, но подходящие» часто слабее и серее, чем выброшенное за борт авторское кино. Это еще хорошо, что в списке тех, кому достанется финансирование, остался Юрий Арабов, который решил дебютировать в качестве режиссера. При этом причины отказов не называются.

Непрозрачность полная. А скандальная история с выдающимся режиссером-мультипликатором Гарри Бардиным?

Что-то я не припомню, чтобы когда-нибудь киноведомство позволило себе так отнестись к знаменитому художнику, не мальчику, между прочим, лауреату каннского фестиваля, обладателю пяти «Ник»...

— А иногда кажется, что вы просто сами не хотите снимать. Все находят деньги, и вы бы нашли. Видимо, нет вашей темы. Вы же всю жизнь снимаете социальное кино, а социума-то и нет. Только сейчас появился.

— Было бы легко заняться самоповторением. Снять не про мальчика Плюмбума, а про девочку, или сделать фильм о катастрофе уже, скажем, на МКС, но мне это неинтересно. А вот про детского врача и константы человеческой жизни во все времена — интригует. И кстати, где этот появившийся новый социум?

— Сколько угодно! Взять хотя бы этот абсурд с мэрской агитацией или митинги...

— Ребята, вы серьезно? Знаете, есть у кибернетиков такая теза, тоже вроде очевидная: информацией является только то, чего вы раньше не знали. А ведь передача информации всегда требует энергии, хотя бы электрической.

Стоит ли тратить энергию, которой на создание фильма все-таки уходит очень много, чтобы рассказать то, что вы давно знаете? Вы не знаете о коррупции? О запретах на агитацию? О нарушении законности, ставшем системой? Вы можете сказать, что страна меняется, но где она, к черту, меняется? Власть КПСС была гораздо менее прочной, чем нынешняя. У монстров КПСС не было личной собственности. А у сегодняшних в собственности всё: дома, заводы, газеты, пароходы — и кому они всё это отдадут? Белоленточной оппозиции? Они зубами держатся за это. Я молю Бога, чтобы не упала цена на нефть.

— Мы молим Бога о противоположном.

— Но вы понимаете, конечно, что, если она упадет и все это лопнет, дубина поднимется и начнет гвоздить кого попало? Вот когда будут репрессии, без всякого тормоза, потому что у них у всех есть запасные аэродромы.

Самолет ждет, они успеют, не беспокойтесь. И улетят на другой конец света, где давно куплено поместье. При первых экономических трудностях тут неизбежен поворот к нормальной диктатуре либо резне, и я не вполне представляю силу, которая выиграет в результате. У власти нет ни новых идей, ни новых слов, но и у контрвласти ничего такого. Идейная пустота с обеих сторон. Кто придет на место нынешних?

— А вот хотя бы ваши ребята из «Парада планет»...

— Во-первых, тех ребят давно нет; во-вторых, нынешнему среднему классу никто ничего не даст. Вы всерьез, что ли, верите, что с помощью выборов можно сменить способ власти? А в это время, сумев отвлечь внимание на абсолютно предсказуемые выборы, властные вносят в Госдуму проект со скромным названием «...о внесении изменений в уголовный кодекс», и этот проект фактически возвращает времена «троек», особого совещания.

Слишком много времени и денег уходит на сбор доказательств. Это я вам суть пересказываю. А предлагается так: кто сотрудничает со следствием — то есть все признает и оговаривает других, — получает условный либо минимальный срок. Остальные — на которых он наговорил — получают по максимуму. А навык получения любых показаний от кого угодно — он не утрачен: зажми человеку палец дверью — покажет на всех. И это происходит втихую, без всенародного негодования — а вы говорите, страна проснулась!

— А в рабочий класс вы совсем не верите, судя по «Магнитным бурям»?

— Ребята, я три года по распределению работал на большом заводе. Во ВГИК пришел поступать, будучи начальником цеха. Думал, буду самым старым дядькой на курсе — оказался средним (советская власть, как ее ни ругай, давала желающим бесплатное второе образование). Так вот, я с рабочим классом общался не в творческой командировке, а ежедневно. В «Магнитных бурях» сказаны горькие вещи, и фильм, приглашенный на крупнейшие европейские фестивали, в результате пролетел мимо конкурса именно по этой причине. Мне потом признались: отборщики-то взяли с восторгом, а руководство сказало — нельзя, профсоюзы обидятся. То есть там все правда, но — нельзя. А правда эта в том, что любое безыдейное массовое движение бессмысленно и деструктивно, чем и опасно.

— И долго продлится все это?

— Долго. Меня утешает только мысль о том, что бесконечных падений, по законам физики, не бывает. Но где дно?

— А вы не допускаете, что оно может быть достигнуто уже во время Олимпиады?

— Меня вот что удивило. Сочи ведь стоит на сланцах, и там нельзя строить дома выше пяти этажей. Советская власть и застраивала его пятиэтажками. Я слетал на «Кинотавр» и увидел, что все склоны утыканы небоскребами — минимум по 25 этажей. Все понимают, что весь этот новострой — затея опасная, как минимум непродуманная и непросчитанная. Ряд ученых утверждают, что простоит это недолго. Хорошо, если перестоит Олимпиаду.

— Просто, знаете, меняется же мир. Сто лет назад катастрофа происходила в формате мировой войны, а теперь вполне может в формате Олимпиады.

— Может. Но что потом? В мирную передачу власти я не верю, а любой другой сценарий заканчивается разрухой.
Бычьё 90-х повсеместно распространилось

— Помните, когда вы сняли «Плюмбума», все боялись вашего свинцового мальчика. И выходит, зря: предсказанный тип так и не появился.

— Что значит «не появился»? Он процветает! И им, как всегда, успешно пользуются взрослые дяди. Тут вот недавно совсем молодые ребята-кинематографисты, многие из которых сами пока ничего не сняли, гневное письмо написали о старших товарищах, снимающих плохое и вредное кино. Ну, бывает, народец некрепкий, а кусочек от пирога финансирования, конечно, хочется оторвать. Но вдруг узнаю, что эти ребята дальше пошли. Аппетиты растут, а что делать — взрослые дяди подскажут. И ребята пишут... хартию! То есть документ публично-правового и политического характера. Ссылаясь на опыт Голливуда. Но им, наверное, не объяснили, что голливудская хартия — она же кодекс Хейса — была принята в тридцатые! Там зритель стал меньше ходить в кино — действительно, протестантская часть аудитории приходила в ужас от поцелуя крупным планом, — и из чисто коммерческих побуждений ввели как бы моральную самоцензуру. Какое это может иметь отношение к нам — непонятно. Тем более на фоне того, что и как показывает сегодня телевидение. Ясно, что так или иначе это превратится в инструмент цензуры. Вот так сегодня Плюмбум борется за чистоту кино...

— Простите, но Плюмбум был мальчик с идеями...

— Не исключаю, что и они с идеями, только сугубо кастрационного свойства. Впрочем, на их фоне наш герой действительно почти белоснежен, потому что он по крайней мере был бескорыстен. А здесь явно не тот случай.

— Что сейчас делает Петр Буслов? Похоже, ваш едва ли не лучший ученик в кризисе.

— Прекрасно он себя чувствует! Сейчас участвует в альманахе Бондарчука вместе с Бусловым-старшим, который, кстати, тоже талантливый режиссер. Я только недавно посмотрел его отличную картину «Бабло». Комедия, а об очень глубоких вещах. С удовольствием поработал бы над такой...

— Вы? Над комедией?

— Я летал на «Кинотавр» именно в такую программу — мэтры представляли свои дебюты. И многие там тоже удивлялись, посмотрев «Остановите Потапова».

— Ну, это та еще комедия!

— Черная, да. Но если бы я снимал фильм про нынешние времена, скорее всего это была бы именно черная комедия несколько, простите за грубое слово, экзистенциалистского плана. Про человека, который в обреченной ситуации делает свое дело. Если найду подобный сценарий — почему нет? Может получиться... смешно.

— И все-таки жаль Буслова-младшего. Потому что «Бумер» был многообещающим кино.

— Крепко сделанное, талантливой рукой. Петр — режиссер по природе. Хотя мысль этой картины я не до конца прочитываю.

— Она в последнем кадре: Россия съела и это. И «Бумер», и братков...

— Где, когда она их съела, куда они делись? Они пересели с черных «бумеров» на белые, поднялись с братковского уровня в средние начальнички (выше их никто не пустит), а так — ездят ровно с теми же лицами и той же лексикой!

Вы действительно полагаете, что все бычьё девяностых поубивало друг друга? Напротив, распространилось повсеместно.

— А что вам еще понравилось за последнее время у нас или на Западе?

— Насчет Запада —рискованное высказывание, понимаю, — у меня нет особенных восторгов в последнее время. Для меня перелом случился на «Титанике». Он получил 11 «Оскаров», а «Кабаре» в свое время — 8. Можно их сравнивать? Другая весовая категория! Последний фильм, который мне понравился — «Вавилон» Иньярриту. Всегда жду новой работы братьев Дарденн. Триер, например, «Меланхолия» — это в принципе хорошее кино. Но не Антониони, правда? Всё мельче и не без кокетства, хотя временами точно по ощущению. Вот и во всем так. Что касается наших, то был один действительно отличный, на грани гениальности фильм. «Шапито-шоу».

— Точно.

— Из профессиональной ли ревности коллег, из недостаточной ли готовности зрителя воспринимать серьезный разговор — кстати, в прелестной, очень легкой форме — эта картина не получила настоящего резонанса. Новая форма, серьезнейшая тема об инфантилизме и некоммуникабельности целого поколения, и все это играючи.

Хорошие картины сняли Сегал — «Рассказы» — и Богатырев — «Иуда». Жду новой работы Мизгирева. Порадовали несколько дипломных работ моих выпускников.

— Что-то вам всё нравятся сетевые такие истории...

— Да нет, просто сейчас много снимают в этом нелинейном жанре. А вообще-то я люблю как раз традиционные вещи, которые трогают меня по-человечески. Как, скажем, фильм Хуциева «Два Федора». Или «Дом, в котором я живу» Кулиджанова и Сегеля — я многократно разбираю эту картину со студентами, и хотя знаю ее наизусть, она меня волнует. Я хочу по-человечески отзываться на фильм, как зритель, чувством... Но чтобы делать такое кино, надо прожить хоть что-то. А мы с вами об этом так и не говорим, о самом главном.

— О чем?

— О том, что нельзя приходить во ВГИК со школьной скамьи! Я вижу сейчас в кино две проблемы, которые важней любого финансирования: первая — нет авторов, вторая — нет режиссеров. А где их взять, когда туда идут люди, которым нечего сказать? В идеале режиссер — вторая профессия, весь мировой опыт показывает это. А государство сегодня не дает человеку элементарной возможности получить это образование тогда, когда он до него наконец дозрел, а денег на второе платное образование у него нет. И вот уже лет 15 ведущие мастера кино и театра пытаются упросить власть допускать к экзаменам на основные, смыслообразующие специальности — драматургию и режиссуру — людей с высшим образованием на общих основаниях. То есть, обращаю внимание, не просим у государства ни одной дополнительной копейки. Речь только о том, чтобы люди с минимальным опытом жизни подошли ближе к стенам творческих вузов. Я выпустил сейчас сравнительно удачную мастерскую, но вот набираю новую — а там всем по семнадцать лет. Что они будут рассказывать? Переснимать Тарантино? Чтобы снимать кино, надо жить.

Быков Д. Интервью с Вадимом Абдрашитовым: Когда цена на нефть упадет, дубина начнет гвоздить кого попало, а монстры-властители улетят на другой конец света // Собеседник. 2013. 25 августа