Koppеспондент: Могла ли такая история произойти сейчас, сегодня?
Валерий Тодоровский: Думаю, что да. Сейчас, по общему ощущению, вроде бы все стало легче, проще, границы стали открытое как бы.
Но, когда такое происходит, допустим, в семнадцать лет у людей, то для них эти границы все равно достаточно закрыты. Потому что эти люди так или иначе по какому-то нелепому стечению обстоятельств от них не зависящих, общественных, либо социальных, личных, должны расставаться. И это, конечно, безобразие. Кроме того, сейчас в некоторых проявлениях такая история могла бы быть даже более опасной, что ли — я имею в виду те угрожающие телефонные звонки, если помните... Это, мне кажется, как раз очень свойственно тому, что происходит сейчас, именно сейчас.
К.: То есть, по вашему мнению, сейчас в молодежной среде существует некая агрессивная направленность, которая может быть выражена конкретно по поводу еврейской эмиграции?
В. Т.: Эта агрессивность существует не в молодежной среде, она существует вообще в обществе. То есть она есть и в молодежной и не в молодежной, — некое чудовище, некий монстр, который просыпается в людях в определенные моменты, и мне кажется, сейчас это обострилось, к сожалению. ‹…›
К.: Вы считаете себя профессиональным драматургом?
В. Т.: Мне бы хотелось себя им считать. Если вы имеете в виду качество моих сценариев то, я думаю, судить профессиональны они или нет должен кто-то другой. Но я занимаюсь только этим, ничем другим я не занимаюсь и пока что — это моя профессия...
К.: А режиссура?
В. Т.: Режиссурой я хотел бы заняться, и у меня появился шанс. Этой, ближайшей, осенью я буду снимать режиссерский дебют — короткометражную ленту. Я сделал очень умную вещь — я взял не свой сценарий для этого дебюта.
К.: Почему «очень умную»?
В. Т.: Потому что понял, что мне бы это мешало. Я хочу испытать себя только в качестве режиссера.
К.: Что определило ваш выбор профессии?
В. Т.: Я с раннего детства «киношник», что называется. В этом есть свои плюсы и есть свои минусы. Есть нахождение постоянное «в среда» — сколько я себя помню, все разговоры, вся жизнь — это кино, кино, кино, фильмы, фильмы, фильмы. Чему-то я на этом выучился, что-то я на этом потерял, наверное. И, может быть, даже многое. Но, когда встал вопрос о том, что я буду делать дальше... К тому моменту я уже писал. Не сценарии, — рассказы, что-то еще... Мне вообще кажется, что сценарист — это сценарист, а писатель — это писатель. А сценарий — это сценарий. Поэтому я понял, что буду заниматься именно этим. Во ВГИКе мне много раз говорили, что мы, мол, занимаемся литературой. Но если это литература — то это почти сразу не кино. А если это кино — то это кино, и надо писать сценарий таким образом, чтобы его можно было снять. Чтобы его можно было прочитать и «увидеть», как это будет на экране. Мне кажется, что вообще, когда люди пишут сценарии и пытаются сделать из этого литературу, они комплексуют. Это комплекс — комплекс несостоявшегося прозаика, который всячески пытается доказать себе и окружающим, что он все-таки писатель. А это не нужно, вы сценарист, и мне кажется, это прекрасная профессия: придумывать кино и записывать его на бумаге. А если ты писатель — так пиши прозу... ‹…›
Я не очень понимаю сценаристов, которые дрожат над каждой своей фразой, которые уже раз написанное не могут изменить. Найдя человека, которому поверил, я, например, готов для него сделать то, что он захочет, потому что я понимаю, что все-таки фильм будет делать он. Если я ему верю, то я готов для него переделывать, переписывать, стараться сделать так, чтобы это было его, — в том случае, ли мы совпадаем в чем-то главном. Если мы не совпадаем — то это становится неинтересно. Несмотря на очень малый опыт, мне это уже знакомо, и тут ничего не изменишь никакими участиями в монтаже, съемках, когда ты приезжаешь, пытаешься что-то переделать, изменить. Это бесполезно, если нет совпадения в главном.
Тодоровский В. Несколько вопросов к автору Валерию Тодоровскому // Ступень. Сценарии. М., 1989.