Я не могу назвать себя твердым человеком. Наверное, я человек нетвердый. У меня есть какие-то основополагающие принципы. Я имею в виду принцип порядочности, принцип чести, честности. Стараюсь не делать того, чего могу не делать, не говорить того, чего могу не говорить. Но назвать себя глубоко принципиальным человеком, пожалуй, не решусь. Хотя, может быть, а каких-то вопросах у меня проявляется принципиальность. Но я это, возможно, не очень осознаю. Вообще, наверное, когда человек себя осознает влюбленным, умным, талантливым, то он мгновенно становится в позу и «хошь не хошь» начинает рисоваться и стараться чему-то соответствовать. Все-таки, мне кажется, любой человек интересен в непосредственных проявлениях. Вообще я думаю, что непосредственность — самое необходимое качество в нашей профессии Сохранение ее и в восприятии себя и в восприятии окружающих очень важно. Любой контроль мгновенно ее уничтожает. Когда человек подходит зеркалу, он «хошь не хошь» желает себя ощущать лучше, чем он есть на самом деле.
Я, может, иногда делаю вид, но назвать свое состояние согласием с самим собой миг трудно. Меня настораживает в себе привычка к комфортности жизни, к какому-то ее определенному уровню. Я восхищаюсь людьми, которые совершенно вне этого, а во власти некоей высшей силы, духовности, и вообще они не замечают внешней стороны своей жизни. Я это замечаю, но ничего поделать с собой не могу, и я этого не пытаюсь скрыть.
Сказать об удовлетворенности? Не знаю, наверное, не могу. Я не хочу по этому поводу кокетничать и рисоваться. Чувство удовлетворенности может возникать какими-то мгновениями, какой-то секундой. Я помню успех того или иного спектакля, успех «Доходного места», успех «Женитьбы Фигаро» в Москве или в Ленинграде, или успех «Фигаро» в Болгарии, где зал стоял в конце и кричал. Успех мой в отдельных концертах. Ощущение популярности, когда не дают сесть в автобус, или бесчисленное количество людей тянут к тебе руки, и ты себя можешь в какую-то секунду ощутить властителем жизни. Но все равно это происходило на долю секунды, потому что потом опять возвращалось что-то такое, что помогало мне дальше жить.
Иногда у меня возникает ощущение, что я обманываю. Вроде как Иван Александрович Хлестаков. Наверное, кого-то я и не обманул, но многих обманул. Но, видимо, в этом обмане заложен принцип актерской профессии. Она все-таки в конечном итоге обманывает, изображая страсть, изображая любовь, изображая излишнюю веселость. Все равно это лицедейство.
Мне трудно смириться с мыслью, что для многих зрителей, я это знаю, высшее мое достижение в кино — это фильм «Бриллиантовая рука». Ну мне это очень горько осознавать. Я могу не бить себя в грудь не признаваться, но мне действительно горько это знать. Не потому, что это какой-то низкий жанр. Нет. Но я думаю, что способен и на что-то иное. И какие-то примеры это подтверждают.
Что меня тревожит? Меня пугает отсутствие огромного количества замыслов, заготовок. Может быть, это в силу моего легкомыслия или просто — это темнота. А может, это и есть проявление успокоенности. Меня спрашивают: «Ваши несыгранные роли?» Я порой теряюсь в ответе. А с другой стороны, я думаю, что мне очень трудно сегодня найти несыгранную роль, которая была бы открытием. В той или иной степени очень многое сыграно. Значит, может быть, этим я так избалован, что у меня это диктует отсутствие истошного желания что-то осуществить. Если взять в целом те роли, которые я сыграл в театре, то, может быть, треть того, что в них можно сказать, я сказал. Но даже если это треть, то все равно это уже очень много. А драматургия, с которой мне посчастливилось работать, говорит сама за себя. Иногда мне кажется, что то, что сделано, сделано на максимуме. А иногда возникает состояние неопределенного желания. Потом в конечном итоге оно во что-то материализуется. С другой стороны, когда появляется возможность «прекрасного ничегонеделания», я мгновенно ощущаю свою ненужность. И этот «аристократизм духа», казавшийся мне интересным и забавным, моментально становится пустым пребыванием. Может быть, поэтому я никогда не находился без работы, и паузы, которые возникали, сразу оборачивались новой работой. Конечно, независящая уже от меня жажда наполненной содержательной жизни всегда присутствует.
Наверное, меня все-таки больше радует процесс, а не результат. И в этом, наверное, основной смысл творчества для меня — в процессе спектакля. И жизнь дает мне именно это.
Самоконтроль — чудовищная вещь в актере, с моей точки зрения. Он убивает все. Евгений Багратионович Вахтангов сказал, что талант — это умение увлечь себя на поставленную задачу. Так вот, как только возникает внутренний контроль, так моментально исчезает подлинное увлечение. Ведь, если мы в жизни чем-то увлечены, то мы действуем или воздействуем на кого-то, полностью отдаваясь своей задаче, не думая в этот момент ни о чем другом. Контроль на сцене — это свойство непрофессиональное, оно антипрофессиональное. Говорят: артист купается в роли. Что это значит? Когда человек купается, то он весь поглощен и упоен счастьем наслаждения водой, солнцем. То же самое происходит, когда дети играют. Их игра прекрасна тем, что они увлечены ею абсолютно, и у них в это время возникает некая своя картина. Так и в актерской профессии. Мне лично самоконтроль очень мешает на сцене. А неопытному молодому актеру тем более. Я еще могу его скрыть за счет наработанного опыта, но все равно, пока меня, грубо говоря, не начинает «нести», роль не идет. Говорят: «понесло», «пошло», — вот это уже и есть отсутствие какого бы то ни было контроля. Мне необходимо на сцене полное отрешение от всего постороннего, поэтому меня моментально сбивает любой шум, я сразу начинаю думать об этом. Но когда полное отсутствие профессионализма накладывается на нечеткое определение для себя задачи и неумение ее выразить, то о чем говорить?
Ты можешь все прекрасно понимать, но не можешь этого выразить. Уже не говоря о втором плане. Что такое второй план? Наверное, это и есть круг твоих ассоциаций, твое личное.
Все равно наша профессия требует амортизации своей собственной драмы. Естественно, с годами, с появившимися недугами и потерями это становится проще. (Я имею в виду, что за состраданиями не нужно далеко ходить, уже не нужно себе искусственно придумывать груз чего-то...) Все-таки, в нашей профессии необходимо наличие биографии у актера, наличие пережитого, с одной стороны, а с другой — умение это выразить.
Применительно к актерам часто говорит о «теме творчества». На мой взгляд, «тема» — это какая-то придуманная вещь. Если видна тема, то мне сразу это уже неинтересно.
Мне интересен театр, как форма лицедейства, как праздник. То, что называется — «играешь в охотку». Я не могу сказать, что я каждый спектакль хочу играть. Скорее даже нет, напротив, я все чаще и чаще не хочу играть... Но все равно, когда я играю, то никогда не вижу зрительного зала, не вижу, что за кулисами. Причем даже находясь на эстраде, я этого не вижу. Иначе я не впрыгну в предлагаемую игру.Но получение удовольствия от профессии — это уже минус. Ощущение того, что замечательно играешь, иногда мне мешает. О том хорошо сказано у Сэлинджера в «Над пропастью во ржи». Когда Холден Колфилд слушает пианиста и не может понять, что мешает полностью отдаться наслаждению его гениальной, грандиозной игрой. Потом он понял, что этот пианист сам знал, что он замечательно играет.
Плучек как-то мне сказал: «Ты слишком профессионален». Хорошо бы чего-то не уметь, а я вроде все умею. Конечно, это не совсем так. Но мне просто нравится все уметь, и вместе с тем это очень мешает. И тогда я уже начинаю раздражать.
В актере я ценю сочетание интеллекта и таланта.
Но я не очень люблю актеров-критиков на сцене, в которых все от ума. Когда я вижу назойливый, голый темперамент мысли, для меня тогда пропадает нечто живое.
Приходит профессионализм, проходит непосредственность, уходит естественность. Слово «мастерство» уже подменяет то, что подлинно. Что замечательно в великих артистах: мастерство в сочетании с детской наивной непосредственностью и верой.
И все-таки, если говорить о чем-то неосуществленном, то это яркое театрально-музыкальное действие. Это именно то, что жило во мне всегда. Когда я обращаюсь к каким-то песням, любым музыкальным выплескам, во мне просто говорит настоятельная в том потребность. Удастся или не удастся это осуществить, не знаю. Может быть, это так и останется за рамками моей жизни. Но даже, если и что-то успею сделать, то все равно это не будет в полной мере отвечать тому, чего я хочу, о чем мечтается.
Миронов А. Из бесед [Публикация Анны Гаврюшиной] // Театр. 1991. № 3.