Моя первая встреча с Дзигой Вертовым произошла в начале 1929 года в ВОКСе (Общество по культурным связям с заграницей). Мой муж Эль Лисицкий получил тогда предложение оформить в качестве главного художника советский отдел на международной выставке «Фильм и фото» в Штутгарте. Мне же поручалась работа по отбору всего необходимого материала и просмотр лучших фильмов, с тем чтобы выбрать из них наиболее интересные кадры для фотоувеличений.

Фильм Вертова «Человек с киноаппаратом» только что был закончен, и предстоял первый его показ для писателей и журналистов. Вертов пригласил на этот просмотр Лисицкого и меня. Помню, при знакомстве меня приятно удивило хорошее знание Вертовым немецкого языка. Я переехала к Лисицкому в Москву из Германии только в 1927 году и по-русски не понимала почти ни слова. «Человек с киноаппаратом» глубоко взволновал и потряс нас. ‹…›

В связи с тем, что для каталога штутгартской выставки необходим был целый ряд материалов и текстов, у нас, в нашей скромной квартире, собрался небольшой коллектив. Это были режиссеры Эйзенштейн, Вертов и художественный критик Н. Кауфман. Эйзенштейн написал большую статью, вместе же мы отбирали и кинокадры для фотокопий. Статья Эйзенштейна, к сожалению,  где-то потом затерялась в ВОКСе, так и не попав в каталог. ‹…›

Стойкость убеждений, бескомпромиссность, сдержанность и знание языка делали Вертова как раз той фигурой, которая достойно могла представлять молодую советскую культуру за границей. А его только что законченный фильм был без слов понятен интернациональном масштабе.

Готовясь к поездке, Вертов работал над докладом, которым он должен был предварять показ своих фильмов. В мою задачу входила корректура и правка этого материала на немецком языке. ‹…›

В те же дни я получила письмо от Вертова.

«25.4.29. Киев
Дорогие супруги Лисицкие,
Я все получил, что нужно для отъезда за границу, кроме денег. Когда буду в Москве, объясню подробнее. Теперь же меня интересует, нет ли каких-нибудь неизвестных мне новостей. Настроение у меня по-прежнему боевое, хотя здорово похудел. Уже получил не только паспорт, но и визы. Если вам не трудно, не откажитесь приготовить для меня несколько сопроводительных писем. Я их захвачу, когда буду в Москве.
Если у вас осталась копия переведенной вами статьи (моей), то прошу дать возможность Свиловой ее перепечатать для меня.
Она мне, пожалуй, пригодится...
Как здоровье? Когда будете отдыхать?
Мой адрес: Киев, б. Шевченко, гостиница „Палас“. Д. Вертов.
Примите мой искренний и горячий привет.
Вертов».

И вот в начале мая 1929 года мы провожали нашего друга на вокзале в первую заграничную поездку на открытие штутгартской выставки. Его верная спутница и неутомимая помощница Елизавета Свилова, Лисицкий и я желали ему всяческих успехов в его ответственной миссии.

3 июня 1929 года в Ганновере Вертов выступил с докладом «Что такое киноглаз». Из Германии свои впечатления он подробно излагал в письмах.

«Берлин. 7.6.29
(Начало письма на немецком языке).
Дорогая фрау Лисицкая-Копперс,
сегодня я получил Ваше письмо. Ваша забота ко многому меня обязывает. Вы и так уже слишком много для меня сделали, и я хочу Вас обнять 100 000 раз. Не могу выразить всю мою благодарность.
Все идет не без трудностей, но неплохо.
В Ганновере прочел свои первых два доклада и сопровождал их демонстрацией отрывков из своих фильмов (всего 600 метров).
Послал Свиловой подробное описание ганноверских впечатлений, я ей пишу, что стоит назвать имя одного из Вас, как сейчас же глаза любого ганноверского собеседника загораются приветливым блеском... Я писал Свиловой, чтоб она принесла Вам мое письмо, где я описываю разные моменты моего времяпрепровождения в Ганновере...
Ближайшие мои доклады: в Берлине — 9-го, в Дессау — 10-го и в Эссене — 11-го. Затем в Штутгарте — 16-го.
Есть письмо из Голландии относительно моего доклада там. Получено оно очень давно и, конечно, валялось в Торгпредстве без ответа.
Поздравляю с некоторым улучшением здоровья. Надеюсь, что поправитесь летом окончательно.
Жму пока Ваши руки, привет Свиловой.
С сердечной благодарностью.
Дзига Вертов». ‹…›

И вот еще одно письмо, написанное Вертовым вскоре после приезда
из-за границы.

Без даты.
«Дорогие Лисицкие,
я сейчас в Киеве, сразу взяли в работу, должен приступить к съемке фильма о Донбассе. Настаиваю, чтоб фильм был звуковым, хотя со звуковыми съемочными аппаратами здесь пока обстоит туго. Вызвали для работы в ВУФКУ в тот момент, когда у меня были приглашения сделать две совместных постановки со Швейцарией на очень выгодных для СССР условиях. Не знаю, жалеть об этом или нет, так как предстоящая работа тоже очень интересна.
Заканчивает свою фильму „Весной“ — Кауфман. Сделал довольно хорошо по образцу „Человека с киноаппаратом“ на весеннем материале. Новых приемов по отношению к предыдущим работам „киноглаза“ нет, но тем не менее эта работа важна как популяризация и практическое использование найденных уже средств выражения.
Копалинская группа еще не закончила своих работ, но, я думаю, тоже надо ждать качественного улучшения.
Как Вы знаете, Париж принял меня в лице критики, газет, журналов, работников искусств — очень хорошо, а в лице министра иностранных дел, префектуры и т. д.— неважно. Мне было предложено выехать из Парижа до 1 августа, что и пришлось сделать. Приглашением на интернациональный конгресс в Швейцарию не смог воспользоваться, так как, повторяю, был телеграфно вызван в Киев.
О дальнейшем напишу позже, когда окончательно определится вопрос о Донбасс-картине. Очень много могу рассказать о самой поездке, о впечатлениях, о стычках. По приезде в Москву смогу поделиться с Вами всем этим и еще раз лично поблагодарить за Вашу помощь, которую я чувствовал в течение всей поездки.
Сердечный привет детям. Жалею, что сейчас не в Москве.
Д. Вертов.
Шлю Вам и Вашим детям много, много приветов.
Свилова».

Мы были рады, что это ответственное турне проходит с таким успехом, и, несмотря на то, что все это было связано у Вертова с невероятным нервным напряжением, оно вознаграждено всеобщим его признанием. ‹…›

Вернувшись из Германии, Вертов привез приветы и теплые слова от друзей и моих родственников. Теперь мы встречались более часто и стали настоящими друзьями. Вертов делился с нами своими идеями и обсуждал планы будущих фильмов.

Лисицкий и я были заняты подготовкой двух выставок: Международной выставки гигиены в Дрездене и Международной выставки пушнины в Лейпциге — и в связи с этой работой находились в Ленинграде.

Мне была поручена работа по организации отдела, связанного с народным искусством в советском павильоне выставки пушнины.

В Ленинграде мы встретились с Вертовым, который проводил там звуковые пробы для своего будущего фильма. Вертов взял меня с собой на один из заводов, где он запечатлевал грохот и скрежет машин. Я была свидетелем, как Вертов «дирижировал» своим небольшим оркестром; в свое время он учился музыке. С ним же вместе я была на концерте Леонида Утесова, в блестящей обработке которого слушала «Бурлаков». После концерта Лисицкий, Вертов и я пошли поужинать в один из погребков-ресторанчиков. Там Вертов обратил наше внимание на молодого остроносого человека, сказав: «Со временем это будет большой композитор!» Это был Дмитрий Шостакович, необыкновенный талант которого уже тогда чувствовал Вертов.

Дзига делал фотопортреты молодых студентов-художников Института народов Севера, необходимые нам для выставки. Учащиеся различных национальностей работали над большой своеобразной фреской, в которую органично должны были вплетаться фотопортреты самих авторов.

В связи с этой новой работой по двум выставкам мы с Лисицким должны были снова надолго уехать за границу и, следовательно, расстаться с Вертовым. Тогда же, незадолго до отъезда, он сделал несколько моих фотопортретов, которые хранятся у меня до сих пор. Когда мы уезжали из Ленинграда, вся съемочная группа во главе с режиссером была на перроне, записывая шумы отъезжающего локомотива.

Вернувшись летом из Германии, мы не могли встретиться с Вертовым, ибо он был занят на съемках своего нового фильма в Донбассе. Когда в октябре у нас родился сын, пришла следующая телеграмма: «Товарищ потомок Чингисхана я поздравляю тебя фильмом «Энтузиазм». Позже, когда Вертов приехал к нам, он шутил, говоря о том, что произвести на свет дитя, видимо, все же проще, чем сделать фильм. Зимой 1930/31 года он довольно часто навещал нас. Незабываемы для меня до сих пор то внимание и любовь, с какими Вертов относился к моим детям. Нашего маленького Бубку часто фотографировала Елизавета Свилова, и мы получили в подарок целый альбом с фотографиями малыша.

Только что законченный фильм «Энтузиазм» («Симфония Донбасса») произвел на пас потрясающее впечатление. С какой драматичностью обращались к нам с экрана молодые строители новой индустрии! Ни один актер не мог передать и доли того истинного пафоса, который несли в себе эти герои. Это была абсолютно гармоничная конструкция из звука, шумов машин, домен и шахт. Мы восхищались композицией и музыкальностью этого нового произведения нашего друга.

«Неистовый репортер» — Эгон Эрвин Киш — был как раз в Москве, возвратившись из своей поездки по Средней Азии. Он заканчивал свою книгу «Азия, основательно переделанная» и, будучи в нашей столице, попросил показать ему новый фильм Вертова. Потрясенный этой работой, он после просмотра сказал, что нужно сделать все возможное для того, чтобы этот фильм был показан за границей.

Так было положено начало новому заграничному турне Дзиги Вертова. Через Берлин и Голландию он вскоре прибыл в Лондон, где 15 ноября 1931 года состоялась премьера «Симфонии Донбасса». Вступительное слово произнес Айвор Монтегю — известный английский кинематографист, хорошо знакомый и с Эйзенштейном. 16 ноября фильм был показан в Кембриджском университете, а 17-го в маленьком просмотровом зале фирмы «Юнайтед Артисте» его смотрел Чарли Чаплин, выразивший свой восторг и восхищение фильмом.

20 ноября Вертов прибыл в Париж, где был тепло встречен молодыми киноэнтузиастами, с которыми познакомился ранее в Москве. За время двух своих заграничных поездок он прочитал двадцать три доклада, сопровождая их просмотрами своих фильмов. После всеобщего признания и успеха, которые сопутствовали ему в этих турне, он, вернувшись на родину, мог с новой силой и энергией приступить к следующей своей большой работе — фильму «Три песни о Ленине». Этот фильм, замысел которого он долгие годы вынашивал в своем сердце, стал вершиной всего его творчества.

Мы жили в то время недалеко от Москвы, в небольшом деревянном доме, перестроенном и модернизированном Лисицким по собственному вкусу. У нас длительное время не было электричества, и Вертов, проявляя обычное свое внимание и заботу, привез нам в подарок большую керосиновую лампу, внеся тем самым свет в наши сумеречные зимние вечера. Теперь ни один праздник не обходился у нас без Дзиги и Свиловой. Кроме того, время от времени Вертов приезжал к нам, с тем чтобы обсудить новые планы и рассказать о всех перипетиях, связанных с его работой.

И вот мы получили приглашение на первый просмотр «Трех песен о Ленине». В зале были в основном представители прессы и киноработники. ‹…› До сих пор я не могу забыть, как один из присутствовавших поднялся, когда зажегся свет, и сказал: «Товарищ Вертов, вы знаете, что до сих пор я был вашим противником! Но разрешите мне сейчас пожать вашу руку в благодарность за то глубочайшее потрясение, которое я только что пережил!» Потрясенные только что увиденным, ни Лисицкий, ни я не могли найти слов для выражения своих чувств. Мы были счастливы за победу нашего друга и за то успокоение, которое он наконец-то обрел, создав достойный памятник Ленину. Это было, видимо, наивысшее удовлетворение, которое испытал в своей жизни этот разносторонний художник.

Фильм был не только с воодушевлением принят в Советском Союзе, но стал сенсацией и за границей. В Нью-Йорке перед кинотеатрами выстраивались громадные очереди жаждущих посмотреть эту картину.

Время шло, и новые замыслы и идеи волновали художника. Одним из них был фильм о женщине-матери, о великом чувстве материнства. «Колыбельная» была следующей работой Дзиги Вертова.

Наша собственная жизнь становилась все более трудной. Неизлечимая болезнь Лисицкого (туберкулез легких), которой он болел почти половину своей жизни, прогрессировала. Необходимо было переезжать в Москву, и мы сменили Сходню на почти такой же деревянный дом недалеко от Сокольников, в Черкизове. Когда Лисицкий, после продолжительного пребывания в клинике, снова вернулся домой, опять нас стал часто навещать Дзига. Все так же рассказывал он о всех новостях в сложном киномире и о своей работе.

А работал он тогда над фильмом о трех знаменитых летчицах, Героях Советского Союза, и, как всегда, был увлечен своим замыслом. Вертов часто привозил книги, и в первую очередь те, которые сам очень любил. Я помню томик Велимира Хлебникова, стихи которого Вертов читал нам вслух, подарив затем Лисицкому эту редкость. Они оба любили и уважали Маяковского, с которым Лисицкий был знаком по совместной работе, а Вертов не раз общался в жизни.

Когда Вертов в конце тридцатых годов получил наконец-то новую хорошую квартиру, то в ее обстановке и оборудовании он использовал кое-что из нашего стиля. Так, например, наше комичное пристрастие к разного рода кофеваркам и способам приготовления кофе. Дзига тоже приобрел какой-то совершенно загадочный аппарат, принцип действия которого был для меня совершенно непостижим.

Мы по-прежнему часто встречались с Вертовым. Однажды он пригласил нас как бы в подтверждение своего предсказания, сделанного в свое время в Ленинграде, на премьеру оперы Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Это была первая большая вещь гениального композитора...

Одно время Вертов вынашивал идею фильма с применением      микро- и макросъемок. Это была история приключений маленькой девочки, попадающей в самые невероятные ситуации. Дзига с воодушевлением пересказывал содержание будущего фильма. Помню, как однажды Лисицкий заметил, что в Вертове погребен отличный актер, настолько пластичны и выразительны были его рассказы.

Вместе мы отмечали 23 ноября 1940 года пятидесятилетие Лисицкого. Вертов привез в подарок своему другу красивую китайскую деревянную статуэтку, которая и сейчас стоит передо мною на столе.

Началась война. Незадолго до эвакуации в Алма-Ату Вертовы в последний раз были у нас. Свилова фотографировала нас, — это были последние прижизненные фотографии Лисицкого: он умер 30 декабря 1941 года, а летом 1942 погиб мой средний сын. Я осталась одна с моим младшим. В то время я работала как                      художник-оформитель различных выставок, в том числе выставки американского кино в Доме архитекторов и большой выставки, посвященной Чарли Чаплину в Доме кино.

В начале 1944 года я случайно встретила Вертова в метро. Он только что вернулся из Алма-Аты и монтировал в Москве военную хронику. Он не знал, что Лисицкого давно уже нет в живых, и был потрясен этим известием. Вскоре он снова стал довольно часто навещать нас. Так, в одно из воскресений августа 1944 года он познакомился в нашем доме с немецким поэтом-антифашистом Иоганнесом Бехером. Мы были с Бехером ровесниками и земляками, — так же, как и я, он провел свою юность в Мюнхене, изучал искусство в Пинакотеке. Бехеру нравился наш уютный дом (и, как он говорил, «много очень хороших книг»). Вместе с супругой они решили провести лето у нас как на даче. Здесь и встретился Вертов с Бехером. Эта встреча помнится мне до сих пор. Они целый день провели вместе в бесконечных разговорах, и сейчас я вижу, как они медленно прохаживаются по дорожкам нашего сада, погруженные в свою беседу. Русский и немец понимали друг друга абсолютно, несмотря на то, что до этого никогда в жизни не встречались. Искусство обладает особым магнетизмом, и истинным художникам всегда есть о чем говорить.

Потом Вертов, Лилли и Иоганнес Бехер и мой сын поехали в лес, который был недалеко от нас. В маленьком озерке мужчины купались, и вся картина выглядела слишком мирной для тех грозных военных лет.

В октябре 1944 года я вместе с моим сыном вынуждена была покинуть Москву и переехать в Новосибирск. От Вертова я получила после конца войны несколько открыток, содержание одной из них привожу.

«29 апр. 46 г.
Поздравляю Вас, Софья Христиановна, с хорошей весной и радостными сообщениями о близком окончании всех несчастий, которые принес миру Гитлер. Надеюсь, что к моменту получения этого письма с этим извергом и его сообщниками уже будет покончено.
Сегодня сняли у нас затемнение и Москва сверкает огнями. Как поживает Буба? Не нужно ли Вам прислать немного денег?
Желаю здоровья и бодрости. Привет.
Д. В.».

Когда я через несколько лет приехала в Москву и зашла к Вертовым, то увидела его в совершенно подавленном состоянии, простуженным и кашляющим. Это было в последний раз, когда я видела нашего единственного и несравненного друга. Вскоре его не стало...

Любовь к людям была главным лейтмотивом искусства и всей жизни человека кристально чистой души и вдохновенного художника Дзиги Вертова.

Лисицкая-Копперс С. Сквозь даль минувших лет // Дзига Вертов в воспоминаниях современников. М.: Искусство, 1972.