В 1983 году Сергей Соловьев набрал режиссерский курс во ВГИКе. Экспериментальный. Все ребята из Казахстана. Предполагалось, что занятия будут посещать студенты и с других факультетов — художественного, операторского. С тем, чтобы через пять лет на «Казахфильм» вернулась компания единомышленников, готовых сразу же приступить к созданию фильмов, — словом, уже сформировавшаяся группа, вроде той, что постоянно сотрудничает с Никитой Михалковым.
Что из этого получилось?
Попытаемся создать групповой портрет мастерской. Вот они все перед моим «мысленным взором». Серик Апрымов, мягкий, улыбчивый, вечно рассказывает тихим голосом такие истории, что все умирает со смеху — автор уже знаменитой короткометражки «Двое ехали на мотоцикле». Ардак Амиркулов, важным, серьезный, ужасно любит поговорить о «фотографической природе кино». Мурат Альпиев, снял забавную картину о юных поклонниках битлов Рашид Нугманов — автор «Йа-ххи», которого обожают все эти странные молодые люди с зелеными волосами. И, наконец, Абай Карпыков, элегантный молодой человек, от которого ничего толком не добьешься — на все мои просьбы «рассказать что-нибудь о мастерской» Отвечает неизменным анекдотом. Никого не забыла? Ах, да, еще один, «птенец» — Талгат Теменов, который, правда, учился у Соловьева не во ВГИКе, а на Высших режиссерских курсах и поставил фильм «Торо»; этакий простачок из сказки с хитрым прищуром глаз (очень уверенный в себе простачок).
Если попытаться представить себе этот групповой портрет, запечатленный на фото, то все на нем будут смотреть в разные стороны; настолько они непохожие. Ну что общего, скажем, между неторопливой зарисовкой Апрымова «Двое ехали на мотоцикле» с ее лукавым простодушием и «Йа-ххой» Рашида Нугманова, своеобразным манифестом рокеров, где в каждом кадре видно блестящее, отточенное, холодное мастерство? Словом, обрез мастерской никак у меня в голове не складывается. Но, может быть, это и хорошо. Месяц встречалась с соловьевцами. И сейчас, если цитировать всех по отдельности, тоже получится нечто странное: как будто учились они в разное время и у разных мастеров. Конечно, имя Соловьева все время упоминалось, но в столь различных контекстах, что возникал образ разноречивого, многоликого и неожиданного человека. Неужели один и тот же педагог может долго и серьезно говорить о «фактурах» и «концепции художественного», а потом устраивать безумные хэппенинги? Наверное, и так бывает. А скорее всего — каждый ученик запомнил то, что всего ему ближе: кто-то теоретические дебаты и постулаты, кто-то — атмосферу первых этюдов с их радостью самоузнавания: неужели и я могу?
Одну такую историю «самоузнавания» мне Серик Апрымов рассказал. Как-то он получил задание для этюда: сцену из «Преступления и наказания». Ужас, говорит, что было. Еле до конца досидели. (А принцип у Соловьева такой — как бы скучно и тоскливо, как бы бесталанно ни получалось, нужно уважать студента, смотреть до конца молча.) Ну, досидели до конца, потом мастер говорит: «Ну, какие будут мнения?» Тут кто-то встал и расхоже сострил: «Я это преступление посмотрел, как наказание». А Соловьёв: «Серик, то, что ты сделал, мог бы сделать не вполне здоровый Ален Рене...» Вот так.
Правда, потом Серик все понял и уже не пытался делать вещи, ему не свойственные. Уже на следующем этюде — студент страшно испугался и второй этюд «выдал» буквально на другой день — все аплодировали. Серик выдал что-то такое «сюрреалистическое». (Они тогда, если верить Серику, все были помешаны на «сюрре»). Одним словом, тот самый злополучный этюд по Достоевскому дал всем понять, что не нужно заниматься не своим делом. Не ставить, например, классику, если не имеешь к тому призвания.
Тасбулатова Д. Куда направлены их взоры? // Советская культура. 1988. 12 июля.