После «Ассы» Соловьев вроде бы решил поискать дорогу к совсем другому берегу — началась работа над фильмом «Свидание с Бонапартом» по историческому роману Булата Окуджавы. Признаемся, тогда и подумалось, уж не были ли те самые зримые страницы из книги о Павле Первом, оживающие перед глазами читающего ее Крымова, какой-то первой пробой на будущее? Но нет, пока до реализации картины о войне 1812 года еще далеко, и перед нами уже она — «Черная роза...» ‹…›
Полижанровая структура «Черной розы...» определенно близка к структуре «Ассы». Опять все та же коллажность, включающая в себя определенный жизненный сюжет. И фрагменты «соцарта», как бы раскрашенные от руки официальным и здесь беспощадно осмеянным анилином. И живущий здесь своей отдельной жизнью вполне сумасшедший карнавал «комической» со всеми признаками поэтического абсурдизма, скорее всего французского происхождения. И развернутые авторские титры, открыто играющие с нами в причудливую игру. Здесь опять готовьтесь к тому, что вам придется то и дело менять свою зрительскую пристройку — вас не оставят в покое пассивного созерцания.
Все как в «Ассе»? Да нет, не так — по сути, по смыслу. Опять молодой герой, шестнадцатилетний москвич, круглый сирота, житель старого Арбата Митя Лобанов... Сейчас мы на минуту войдем в его комнату (коммуналка с одним соседом), помня о том, как мы недавно входили в комнату Бананана.
Эти старые стены, увешанные портретами давно умерших, ему в общем-то не так уж известных, но родных людей, эти остатки не по-современному осанистой мебели, эти разрозненные предметы хорошей сервировки, это расстроенное пианино, этот портрет недавно умершей митиной матери в короткую пору ее триумфов оперной певицы — здесь жив воздух истории, рода, семьи. Воздух, дающий Мите опору.
Теперь откроем суть главного обстоятельства фильма: дело в том, что этот Митя оказывается последним «наследником по прямой» древней княжеской фамилии. И к тому же юридическим наследником своего деда, живущего во Франции и завещавшего ему огромные деньги в конвертируемой валюте...
У исполнителя роли Мити режиссер искал и нашел главное — спокойное чувство собственного достоинства, врожденно хорошие манеры, врожденную же тихую брезгливость к ругани, крику, маханию руками.
Этот Митя входит в картину с пакетом молока и батоном белого хлеба — потом он будет тонко сопровождаться живым и чистым присутствием воды — из обычного крана в ванной, из дождевой тучи. Потом, в финале, это будет вода принимаемого им крещения и волны моря, по которому идет под парусами его корабль... Хлеб, вода, молоко — вот митины «сопровождающие», эти вечные, естественные основы человеческой жизни.
А митина музыка — это уже не рвущий горло и нервы рок, а прохладный голос флейты, поющий мелодию Глюка из оперы про Орфея и Эвридику.
Митя — человек чести, и его удивительный поступок (о нем погодя) — есть поступок настоящего мужчины, поступок защитника, берущего женщину под свою надежную сильную руку.
Думается, что историю с княжеским происхождением и с наследством Соловьев сочинил для того, чтобы и отметить своего героя необычностью, и устроить ему жесткую проверку; как много сейчас находится таких, кто выдумывает себе знатное происхождение, как много сейчас таких, для кого предел мечтаний — большая валюта, свалившаяся с небес.
Так вот, Мите все это вожделенное дано по праву рождения, и он княжеством своим не кичится, а деньги тратит на того, кого любит.
Этот Митя — живая, чудом сохранившаяся веточка огромного и почти под корень погубленного древа русского дворянства, к моменту революции по преимуществу превратившегося в интеллигенцию — научную, художественную, военную (военные тогда были интеллигентны). У него в роду есть адмирал, а его двоюродный дед, не избравший эмиграцию и хорошо хлебнувший тюрьмы, был талантливым инженером-связистом. Его мать была певицей — рано повредила голос, скиталась по каким-то клубам.
Соловьев, оказавшись в поле притяжения столь любезной его душе русской традиционной культуры, резко меняет самый способ работы над образом. Что там ни говорить, его Бананан все-таки
... Добрый джинн митиного наследства исполняет все желания, в дом явился импорт валютных магазинов. Соловьев создает здесь целый аттракцион из предметов, о которых можно только мечтать. Но главное тут — не вакханалия потребления, а какая-то общая тихая радость, какие-то милые хлопоты... она, любовь друг к другу. Митя, Александра, митин опекун дядя Кока и митин сосед Толик — все они тут как одна семья. Им помешают, будут три вторжения — Вовика, любовника Александры, ее родителей, а потом и тестя этого самого Вовика.
Здесь Соловьев отведет душу в конкретнейшем и язвительном социальном портретировании, найдет лощеную жеманную хамоватость валютного манекенщика Вовика, суперменское рычание папеньки, угрожающе жующего свою резинку, тридцать три обморока и балетные па идиотки-мамаши, детское обиженное недоумение простяги-тестя, напялившего свой вышитый мундир посла некой африканской державы уже после отставки. Эти четверо явились сюда из тех самых домов-«петухов», им всем что-то очень нужно, но папе и маменьке придется освободить площадку, уйти ни с чем. Шум, ор, побоище прервутся неожиданно. Идиллия не продолжится — просто и страшно прервется смертью одного из персонажей, о котором мы пока ничего не говорили.
В фильме «Черная роза...» Соловьев предлагает как бы несколько способов достижения характерности. О Мите мы уже говорили: здесь все оперто на реальность. Александра — здесь все строится острой пластической выразительностью, ритмами подсказанными канонами «фирменного» поведения. Эти четверо, о которых только что шла речь — за ними явственно угадываются ранние театральные опыты еще студента Соловьева.
А он, Толик, митин сосед инвалид, то и дело попадающий в психушку, — тут можно и растеряться. Что это такое — сюрреалистическая бытийственная клоунада? А может быть, самая что ни на есть типажность — до натурализма прямое воспроизведение некоего реального прототипа из тех, состоящих на учете, кого нынче так много? А может быть, так надо играть героев Беккета? Пока затрудняюсь ответить. Скажу лишь, что этот Толик есть замечательное достижение режиссера Соловьева и снимаемого им уже в третий раз Александра Баширова, будущего режиссера кино, студента ВГИКа.
... Лимитчик, мнящий себя «домашним философом» в халате — на манер Чаадаева. Напруженный от чувства ответственности и причастности к рискованной тайне диссидента — под матрацем Толика целый склад политических книг «из-за бугра». Актер театра для самого себя — он имитирует игру на музыкальных инструментах, исполняя соответствующие телодвижения и подлаживаясь под любое звучание. Сновидец, у которого каждую ночь происходят встречи с раскрашенными моделями революционной мифологии. Человек ритуала — каждый новый день он просыпается от залпа «Авроры», грохочущего в его сонной больной голове, и до того, как поставить очередную порцию самогона «Русалочка» — (непьющий Толик гонит его из протеста!), слушает записанное на допотопный магнитофон сообщение о смерти товарища Сталина...
С Толиком у Соловьева, как нам кажется, связуется начала трагического абсурда (сам Соловьев определяет резче — маразма!) — нашенского, питаемого нашей родимой действительностью. Напрашивается вывод: этот Толик есть скорее всего собирательный образ-метафора, потому что в нем Соловьев водит воедино всю смуту, всю раздробленность оглушительного плюрализма наших дней, в самом деле способных свести с ума...
Но игры кончаются — Толик умирает, внезапно, его лицо впервые спокойно, его очень жалко. С его смертью в картину входит тишина. Головокружительный шутовской хоровод замирает. Он исчерпал себя. Он больше не нужен.
Финал картины берет на себя Митя. Остается с мертвым, чтобы сделать все, что положено. Хоронит Толика рядом со своей матерью — ведь Толик так отчаянно боялся не иметь собственной могилы. Там же, за кадром, берет из родильного дома Александру и мы даже не знаем, кто родился... Смерть и рождение, рождение и смерть. Вечные категории.
Митя принимает таинство крещения — не в храме, у себя дома. (Последний аттракцион: воспреемники Мити, дядя Кока и некая одна очень хорошая женщина из Люберец не знают, как себя вести во время крещения и... торжественно раздеваются до трусов). Митя уходит в Нахимовское училище — последние кадры фильма: учебный парусник, Митю не без труда находишь среди курсантов, свертывающих паруса...
Соловьев остается с этим своим героем. Снова выходит из одиночества рука об руку с тем, кто моложе.
Шитова В. В своем контексте, или «Две песни о Родине» кинорежиссера Сергея Соловьева // Киноведческие записки. 1989. № 4.