‹…› «ненавязчиво»-странный пролог фильма «Дом под звездным небом», в котором сошлись и воплотились все наши доморощенные мифы о зарубежье и наши реальные комплексы и боязни, «сказания» предзаграничных инструктажей и соблазнительно-романтические анекдоты о тамошнем разврате, наша вера в собственную нравственную силу и в их разложенчество, а главное, наш страх и перед происками ЦРУ, и перед доблестью КГБ.
Написав последнюю трехбуквенную аббревиатуру, я понял, как трудно преодолеть те опасения, которых, судя по фильму, не ведает Соловьев, чего и нам желает. А именно: опасений быть не так истолкованным и вызвать на себя весь этот давно отработанный назойливый и, банальный разговор о подрыве авторитета лучшей части человечества, о жидо-масонстве или, напротив, об антисемитизме (у главного героя фильма, Башкирцева, жена — еврейка, а ее мама к тому же зовется Рахиль Соломоновна), неуважении к успехам советской науки (Башкирцев — академик по космической части), принижении роли творческой интеллигенции (глуповатый родственник Башкирцева — артист Москонцерта), оболгании простого русского труженика (сосед Башкирцева — слесарь-алкаш). Единственное, о чем можно не беспокоиться в нынешнее время, — в упреке по поводу богоискательства (один из главных персонажей, Тимофей, не расстается с «Законом божьим»). Надеюсь, что ни соловьевская лента, ни мои заметки о ней не заденут ничьего ни профессионального, ни национального достоинства (куда они денутся от вас если они есть, а если нет, то чего переживать?) ведь в наше экзальтированное время «чего только не додумают за автора «интерпретаторы». С другой стороны — и евреи уезжают, и мужики русские от водки «не просыхают», и «органы», которые десятилетиями утверждали свое тайное величие, свое право на безнаказанность и вседозволенность, гордились своей вездесущностью и ваяли свой образ «вселенского ужаса», сегодня пожинают плоды. Кстати, об образах мнимых и действительных и о социально-детерменированном сознании. В одной из аннотаций к фильму сказано, что по сюжету главного героя фильма — академика Башкирцева преследует мафия. Вот вам и художественная многозначность. ‹…›
Из нагнетания абсурда Соловьев воссоздает трагедию прозрения. Рушится привычный мир Башкирцева, рушится та комфортная «упаковка», к которой он привык. Нет, материальная упаковка — пайки, дачи, персональная машина — все это при нем, но от проступающей правды, как на опущенном в проявитель белом листке фотобумаги, сознание оказалось не защищено, мнимая реальность обернулась фантомами подсознания. Возможно, для этого нужно было совсем не много — нужен был лишь толчок, например увидеть своего сына за границей, в Америке. Увидеть его — здесь просто карлика, коротышку, там — счастливого мужа
Конечно, фильм Соловьева метафоричен, но если каждый поворот его сюжета рассматривать только как метафору, как некую шифровку, то это скучное и бесполезное занятие, а главное, недостойное этого остроумного, живого и несколько «хулиганского» фильма. В нем важно все — и прекрасно созданная оператором Юрием Клименко и художником Марксэном Гаухман-Свердловым таинственно-тревожная атмосфера, и действие, и шутка, и явная пародийность, и звуковой трюк, и скрытый смысл, и то, что на этот смысл претендует, но его не несет. Возможно, это и триллер, но мне кажется, что фильму больше бы подошло определение — карнавал или социальный гиньоль, а вернее, и то, и другое.
Карнавал все высмеивает, все выворачивает наизнанку, карнавал обманывает и протестует против смерти, против страха. Отрезанные головы, перепиленные человеческие тела, сжигание трупа, весь этот гиньоль — это искалеченные догмами, страхом, мнимыми ценностями наши тела и души. А против социального гиньоля протестует карнавал — наша способность к смеху и самоиронии.
Пример высокой и отчаянной самоиронии подают и режиссер, и исполнитель главной роли — Михаил Ульянов. Михаил Ульянов играет блестяще. Оттого что он «держит в узде» свой артистический темперамент, не пытаясь утрировать, заострять черты, «обличающие» советского научного барина, оттого что он не играет гротеск, а живет в нем, он добивается максимального комедийного эффекта из этой способности Башкирцева имитировать «нормальность» в абсурдной ситуации, имитировать серьезность и «ответственность», произнося глупости и банальности.
Но главное в фильме Соловьева — пошла в дело биография самого Михаила Ульянова, его актерский и общественный имидж: в картине использованы фрагменты его выступлений на различных съездах, видеозаписи, где он запечатлен в кругу самых именитых и «звездоносных» людей нашего времени. С другой стороны, вольно или невольно, смотря на экран, думаешь, что в своей области Михаил Ульянов тоже академик космических высот — исполнитель ролей масштабных, фундаментальных, наконец, «вождевых». И хотя у Михаила Ульянова нет ни ролей, ни общественных поступков, которых бы ему пришлось стыдиться, нужно иметь немалое человеческое мужество, чтобы на такую достаточно едкую самоиронию решиться. Кстати, возможно, именно поэтому в фильме намек-шарж на Андрея Дмитриевича Сахарова воспринимается как наша добрая память о нем, о человеке, и в окружающем, зловещем абсурде находившем мужество и силы жить, противостоять и смеяться...
Кузьменко П. Звездное небо — эмблема печали // Экран и сцена. 1991. № 37. 12 сентября.