Игорь Семиреченский:
Вполне соразмерных в «АССЕ» скромным параметрам частной жизни, в «Черной розе...» — абсурду социальных несовершенств, здесь блестящий парад кинематографических совершенств Соловьева явно превосходит несущие возможности зыбкой нравственной почвы, претендующей тем не менее на большое, эсхатологическое обобщение.
Умозрительно заданная, житейски не обоснованная и не выстраданная, то есть мнимая нравственная чистота Башкирцевых не выдерживает столь убедительно и изобретательно, талантливо созданной фантасмагории мщения адского, бесовского государства — за попытку Башкирцевых вырваться из его пут. Но ведь это в принципе невозможно, не признав и не выстрадав свою долю вины за это бесовство! Ну не решается эта проблема на бланке выездной визы, что поделать? С библейских времен — только на каменистой почве трагедии...
И только с этой почвы можно в звездное небо улететь. Тем более — из «засранной России», как позволяет себе выразиться почему-то именно самый запаршивевший из Башкирцевых — сын-стукачок. А остальные что же — святым духом здесь питались? Так что это не только нравственный, но и какой-то аэродинамический закон получается. Разгреби хотя бы свое — и улетай, а иначе ведь и не взлетишь, с дерьма-то...
...А все же пугающе-странная получается эволюция жанра. Вспомните: в «Покаянии» Абуладзе за дедовский грех внук себя покарал, осудив тем самым конформиста-отца. В фильме Пташука «Наш бронепоезд» сам отец себя осудил для того, чтобы сын мог выжить. А здесь же — милое дело! Никто не кается, никто собою ни за кого не жертвует, а только все норовят в звездное небо улететь. Или на худой конец поскорее чужую землю облобызать, пока и ее не загадили. Ловко! И такие-то герои достойны неба? Даже и самые молодые, вершиной доблести которых становится акт превентивной дефлорации в предвосхищении пыточных камер КГБ?
Тем самым имеем парафраз известной сцены из «Как закалялась сталь», весь смысл которой и заключается во внутреннем запрете на реализацию рассудочного. Помнится, примерно в таком запрете и усматривал Достоевский сущность нравственного чувства. Ведь если такового запрета в душе нет, то тем самым данное действо и признается безнравственным. Так кто же по замыслу постановщика должен этого не понять? Его молодые герои, он сам или мы с вами? Не слишком ли бесовский замысел даже для той аллегорической иронии, в которой Соловьев достиг уже, кажется, пределов совершенства? ‹…›
И мера правды, с которой говорит Башкирцев — Ульянов с трибуны Съезда народных депутатов, уже такова, что прежде и на кухнях такое редко можно было слышать. И, оказавшись за бугром, он проводит дни с сыном-эмигрантом (это вместо того, чтобы гордо демонстрировать презрение к отщепенцу, да и того бы годом прежде не позволили, просто сидел бы невыездным, невзирая на все заслуги). И эмиграция вроде бы стала сугубо делом твоего частного выбора: решил ехать — езжай, решил остаться — оставайся. И много другого, прочего, разного чутко зафиксировано камерой — в отношениях национальных, религиозных, в чувстве внутренней свободы, обретаемой поколением старшим, и уже невытравимом в поколении молодом. И всему тому только бы радоваться, если бы не... Если бы все происходящее на экране не напоминало дурацкий сон, бред то ли алкаша, то ли шизоида. ‹…›
Липков Александр:
Помню свое первое ощущение еще от чтения сценария «Дома под звездным небом». Тогда, летом 1989-го, казалось, такого не может быть. Это уж Соловьев загнул. Что за бредятина выперла из-под его пера? Неужели к этому мы идем?.. Как выяснилось, к моменту выхода фильма ушли мы намного дальше. К бездарному путчу, словно бы затеянному по наущению краснорубашечника Компостерова. К погромам и перестрелкам гораздо более безумным, кровавым, чем то представлено в финальных сценах фильма.
И при всем том лично у меня нет и тени ощущения, что фильм опоздал, устарел. В нем есть та многослойность, неоднозначность, которая не позволяет прочитывать его просто как фильм о сегодняшнем дне с его реалиями, пусть и угаданными до того, как они воплотились в жизнь. При всей своей погруженности в нашу житейскую суету это фильм о категориях вечных — добре, зле, любви, Родине, цене и смысле человеческой жизни. При всей своей несдержанной карнавальной вольности это работа академически основательная, мастерская, отмеченная точностью языка, мысли, единством художественного мира.
Соловьев в этом фильме иной, чем в прежних своих лентах, и при всем том прежний. Он сохранил нежность и романтичность взгляда на мир.
При всех неожиданных поворотах своей художнической линии в кино Соловьев развивается на редкость органично, естественно. Откликаясь на злобу дня, на запросы и интересы зрителя, он прежде всего прислушивается к своему внутреннему голосу, говорит о своем.
Семиреченский И., Липков А. «Дом под звездным небом». Два мнения // Культура. 192. № 7. 15 февраля.