Ура! Теперь я знаю точно, что Сергей Соловьев... м-м... говорит неправду, когда утверждает, будто критиков не читает вообще, и пишущих про его фильмы в частности.

Я это подозревала, еще когда посмотрела его «вторую песню о Родинке» — «Черную розу...». Как-то в ней, в «Розе», «отдельные замечания» по поводу «первой песни о Родинке», именуемой «АССА», были довольно заметно учтены. Маститый художник активно врастал в постмодернизм, про который ему многое успели рассказать благожелательные рецензенты. То есть настолько, что Мастер со спокойной душой мог бы указать их в титрах «Черной розы...» в качестве официальных консультантов. Способность мэтра учиться у молодых коллег — штука редкая, и дорогого стоит.

Посмотрев «Дом под звездным небом» — «третью (и, если верить автору, последнюю) песню о Родинке», собравшую «последнюю тусовку» (цитата), я избавилась от остатков сомнений на этот счет, что и подвигло меня на сочинение сего опуса.

Внимательное прочтение С. Соловьевым критических трудов о собственном творчестве стимулировало этот последний штрих в создании мифа о «новом Сергее Соловьеве» или о «Сергее Соловьеве — постмодернисте». И потому сегодня было бы откровенным бредом обсуждение проблем «отсутствия драматургической дисциплины», или концепции «слоеного пирога», или «использования клише и идиом различных культурных традиций». Право же, никогда не доводилось мне сталкиваться с таким послушным (и безрезультатным) следованием чужим советам и чужим заветам, как в вышепоименованной трилогии, и особенно в финальной ее части.

Слов нет: Соловьев — мастер. То есть мастер настолько, что умеет создавать имитации во сто раз более искусные, чем простенький оригинал. То есть мастер настолько, что тебя, изумленного, почти заставляет (вопреки очевидности) поверить, будто сам все, прямо сейчас, чуть не на твоих глазах, придумал и родил. 

Уже не раз говорено было, но, куда денешься, придется повторить, что пять лет тому назад маститый, знаменитый и титулованный художник со всей искренностью поверил и со всей страстью увлекся художественными идеями рок-тусовки. Поверил и увлекся, несмотря на социально-возрастные отличия (что делает ему честь) и несмотря на очевидность факта: андерграунд к тому времени уже начал терять собственное право на сие наименование по одной простой причине. Он переходил (а ныне перешел почти полностью) из состояния «under» в состояние «on». В официально признанный и иерархически «расчисленный» статус. В то, от чего бежал Соловьев, как Мопассан от Эйфелевой башни.

И все же в некоторых ипостасях «underground» в валютный ранг не перешел, оставшись «under». Эта часть контркультуры, так называемое «параллельное кино», а если еще точнее, одно из его направлений — «некрореализм», часть адептов которого (например, Е. Юфит) перешла в профессиональный кинематограф, часть (например, Е. Кондратьев) не поддалась ни на какие соблазны и ушла еще глубже «under». И это-то едва ли не последнее проявление неофициальной культуры оказалось неофициально же «охваченным» в «Доме под звездным небом», что, вольно или невольно, — уже эпигонство.

Сознаюсь: задачи, которые ставит С. Соловьев перед своими потенциальными рецензентами, раз от разу усложняются и ныне доведены до почти абсолютной неразрешимости, ибо к новой его ленте практически неприменим традиционный инструментарий художественного анализа: фабула, сюжет, стиль, жанр — все эти компоненты не то чтобы вовсе отсутствуют, но настрижены столь мелкими кусочками и перемешаны столь основательно и усердно, что выстраивание их в некую цепочку посредством каких-либо логических связей — предмет особого исследования.

Итак, некто Башкирцев Андрей Николаевич, крупный (а то и главный) космический конструктор, лауреат-перелауреат, вхожий, обласканный совком, богатый и могучий, в эпоху перестройки с трибуны наплел чего-то не того. Обалдел от демократии (благо, играет его М. Ульянов, лауреат-перелауреат, вхожий и обласканный, и официальной кинохроники с его участием и при орденах, бери — не хочу). И начинает его преследовать некий бес по имени Компостеров (из тех, которые при органах): то в бабьи тряпки разодетый, то в красную рубаху; то дочку Башкирцева пополам перепилит, то охраннику голову оторвет, то драгоценности и компьютер дареный стащит; то явится, то растворится.

И никакие ножи-пули-катастрофы этого беса-юдофоба, притворяшку Компостерова не берут.

Это все, конечно, здорово, и даже смешно, когда члены семьи Башкирцева (в основном «лица некоренной национальности», как принято говорить в совке) колесом ходят в этом дурдоме, тут же хроника про этапы большого пути, тут же кровища хлещет, а отдельно от тела дочкины ноги разгуливают...

И среди этого всего до меня (с опозданием, признаюсь) доходит сигнал, посланный мне с экрана С. А. Соловьевым. То есть не лично мне, конечно (еще чего!), а тем, «кому за тридцать» и кто на протяжении многих лет имел дурную привычку смотреть кино вообще, советское в частности, плохое — в том числе. А именно: о прототипе героя М. Ульянова задумываться не приходилось, да, вероятно, и не следовало.

Елки-палки; да ведь именно так звали героя фильма «Укрощение огня» — Башкирцев Андрей Николаевич! И там его играл другой руководитель СТД — К. Лавров...

Нет, братцы-тусовщики, шалишь! Эта закодированная информация не для вас. Вы таких кодов не читаете. У вас к ним ключа нет. Вот растворяющиеся трупы, обмотанные колючей проволокой, вот карлик-американец, жертва социального протеста родителей (что, право, за повальная страсть к «картофельным эльфам»?), вот психанувший психиатр — это, конечно, к вам. Должно понравиться.

И, конечно, к нам ко всем — Б. Г. Который звучит от первой секунды фильма до последней. Только какой-то он тут... ужасно сладкогласный. Сильно нежнозвучный. Такой просто весь сусальный, как оперный душка-тенор. Или Полад Бюль-Бюль-оглы. Все вроде узнаваемое, гребенщиковское, — ан вот нет. То ли лебеди сейчас по озерной глади поплывут, то ли танки державно поедут.

Не угадала. Досадно. Впрочем, когда все пистолеты, пулеметы, гранатометы, лазеры, пылающие автомобили, эмигранты, целующие нью-йоркский асфальт, окровавленные головы с выбитыми глазами, спины, разодранные в клочья, убитые сантехники, — когда все это себя исчерпает раза по три, лебеди все же поплывут. Вернее, не лебеди, а юные светлоликие голуби-мстители в гондоле монгольфьера. Над долами и лесами, над синими морями, туда, где чисто и светло, где нет ни тюрем, ни лесбиянок. Туда, где никто про себя не скажет: «Я — неконвертируемый. Я и здесь-то козел козлом». Словом, в страну ста дней после...

«Дом под звездным небом» — попытка создания мифологизированной антологии творчества С. Соловьева. Такой, какую он хотел иметь.

Но штука-то вся в том, что имитации поддается все. Включая свою и чужую молодость. Все, кроме менталитета и мировоззрения, которые сымитировать нельзя. И, как не изображается скука при помощи скуки, так абсурд не выразить посредством абсурда. А презрение к любому официозу, отторжение дидактичности и схоластики кинематографа вчерашнего дня, отвращение ко многим реалиям дня нынешнего не разрешаются методом механического коллекционирования, заемного и своего. Тут склеиванием коллажей не обойтись, тут надобна переплавка, ибо эстетика — это феномен мировоззренческий.

Видит Бог, я не хотела переходить с фильма на личность его создателя, но обстоятельства сильнее моей воли. А потому вернусь к формуле «миф о Соловьеве». Миф, ибо нет уверенности в том, что вещи, перечисленные чуть выше и не нашедшие на экране достойного выражения, так уж имеют место быть в реальном мировоззрении реального автора «Дома под звездным небом». Дай, конечно, Господи, мне ошибиться. Да и не во мне дело: найдутся и у этого фильма адепты, подо все теоретическую базу подведут, на все «как?», «почему?» и «зачем?» найдут ответы, нагрузят каждый кадр концепциями и смыслами — дело нехитрое. И, конечно, выяснится, что именно для них фильм и делался. Понимаю.

Нравиться любят все. Это естественно, и ничего в том худого нет. За исключением случаев, когда усилия, к тому прилагаемые, оказываются куда заметнее искомого результата.

Павлова И. Наследники по кривой // Экран. 1992. № 6.