«Первая «роль» еще в школе. Немец фон Краузе в «Русских людях» Симонова. Естественно, никакой «психологической глубины» и проникновения в роль проклятого фашиста. Чисто гротесковое решение — набил сапоги свинцом и громко топал по сцене... Успех у одноклассников оглушительный. С этого начались систематические выступления в драмкружке.

Первая рецензия после фестиваля самодеятельности, проходившего в 1957 году в Детском театре: «Дружным смехом и аплодисментами реагировали зрители на пантомимические сценки, показанные девятиклассниками 170-й школы Андреем Мироновым и Анатолием Макаровым... Кстати, Андрей Миронов, выступавший в образе Фонфана-репортера, оказался неплохим конферансье...»

Заканчивая школу, он твердо знал, что хочет быть артистом. Менакер относился к желанию сына одобрительно, Мария Владимировна Миронова сомневалась. Она-то уж знала, что эта профессия лишь внешне привлекательна своей легкостью и праздничностью. На самом деле тяжелый каждодневный труд, требовавший собранности, огромной внутренней дисциплины, сосредоточенности... Всего этого, ей казалось, в Андрюше не было... (Долго еще она будет сомневаться в актерском даровании сына. Даже на его студенческие спектакли в Щукинском училище ходить не решалась. Боялась подтверждения своих опасений. Слишком любила театр, слишком любила сына... Как тут сохранить объективность?!)

Перед вступительным экзаменом Менакер решил показать Андрея Цецилии Львовне Мансуровой. Знаменитая актриса, прекрасный педагог, ее мнение должно было стать решающим.

Андрей страшно волновался. Встал в «позу», срывающимся голосом произнес первую строку пушкинского стиха «Прощай, свободная стихия!..», и у него от напряжения из носа потекла кровь... Будущего абитуриента немедленно уложили на диван, отец и «экзаменатор» бросились ставить примочки... «Темперамент у мальчика есть! — тактично отметила Цецилия Львовна, — Об остальных качествах дарования судить пока трудно. Но для начала и это неплохо...».

Лежавший на диване Андрей, может быть, впервые тогда задумался, что искусство — дело трудное и кровавое...

Впрочем, дальше все пошло легко. Учеба в театральном училище, приглашение на роль в кино... Да не к кому-нибудь, а к самому Райзману в фильм «А если это любовь?». Затем — Театр сатиры... И сразу — главные роли в спектаклях «Над пропастью во ржи» Сэлинджера и «Женский монастырь» Дыховичного и Слободского. Наконец В. В. Маяковский... Миронов — Присыпкин! Знаменитый спектакль с приходом в него Миронова стал еще более популярным. Сочно выписанный характер «бывшего рабочего и бывшего партийца» дал возможность молодому исполнителю предстать во всем разнообразии своего сатирического таланта... Голос, пластика, азарт... Зал хохотал и аплодировал! Но Андрей уже тогда догадывался: успех еще не все. Аплодисменты — аванс в надежде на более глубокое постижение роли... Вначале клеил себе вздернутый нос и взбивал «кок» на лбу. Потом почувствовал: «внешние приспособления» дают не тот эффект. Зритель хохочет, но не примеряет происходящее на сцене к собственной жизни... Слишком все потешно и дураковато. Тогда отказался от грима полностью. Воинствующий мещанин и хам «месье Присыпкин» сделался фигурой сегодняшней, по-прежнему смешной, но по-новому страшной...

Позже, беседуя на страницах «Комсомольской правды» с О. Кучкиной, Андрей Миронов скажет: «Актеру не на пользу гладкая, спокойная биография... В актере важны две вещи — мастерство и личность. И чтобы личность сложилась, не обязательно ехать в Сибирь или год-другой поработать грузчиком в родном городе, но через что-то должен пройти... Я не прошел. Поэтому недостачу страданий бытовых возмещаю страданиями моральными...» И когда О. Кучкина задала вопрос, что именно он имеет в виду, добавил: «Классическое недовольство самим собой...»

Эти слова были сказаны двадцать лет назад. Сегодня для Миронова они стали не менее, а значительно более актуальными. Недовольство самим собой выросло в сильное чувство постоянной внутренней неудовлетворенности, переходящее иногда в трагическое отчаяние... ‹…›

Сыграно много, но за это каждая новая роль дается все мучительней и мучительней... Хочешь не хочешь, в чем-то начинаешь повторяться... Это моментально замечают коллеги, критики, а за ними и зрительный зал. Твои достоинства немедленно признаются твоими недостатками. «Легкость» объявляется «облегченностью», «яркость» — «эстрадностью», «пластичность» — «наработанными штампами». В кино все чаще предлагают роли, сыгранные тобою же много лет назад, в новом качестве пробуют неохотно... (Ну кому придет в голову дать Миронову, скажем, роль деревенского мужика? Или офицера? Или секретаря парткома? Сама идея вызывает улыбку. Рефлексирующий интеллигент — еще куда ни шло. А лучше и верней — «обаятельный жулик», шармер, романтический герой, да желательно бы еще со шпагой и куплетами...) Телевидение зовет не так уж часто, зато бесконечно повторяет в разных «Утренних почтах» и «Огоньках» старые, давно отснятые музыкальные номера и отрывки из прошлых фильмов, от этого у телезрителя возникает ощущение, что Миронов «перемелькал» на домашнем экране. ‹…›

Андрей любил своего зрителя. Уважал его, поэтому никогда перед ним не заискивал, не шел на поводу. Теперь, задним числом, понимаю, что его неукротимая страсть к творческим вечерам и сольным концертам была продиктована внутренней необходимостью встретиться со своим зрителем с глазу на глаз, не только что-то играть и петь, но и иметь возможность говорить своими словами, ответить на вопрос из зала, среагировать на реплику.

К этим встречам он относился необычайно серьезно, «выкладывался» на них до конца, не позволял себе «крутить ролики» из старых фильмов... Два с половиной часа сумасшедшей работы: отрывки из спектаклей, музыкальные номера из фильмов, и все — в полную силу, как на премьере.

Незадолго до смерти он начал готовиться к серии творческих вечеров в концертном зале «Россия». Вновь и вновь продумывал репертуар. Стал уговаривать меня написать ему специальный номер — «Несыгранные роли»: Сирано де Бержерак, Жорж Дюруа из «Милого друга», Обломов...

Три роли, о которых он мечтал в театре, но которые так и не вошли в его биографию. Эстрада давала возможность хоть намеком, хоть штрихом показать, как эти роли могли бы быть сыграны.

В Риге 11 августа 1987 года я пришел на его последний творческий вечер. После неожиданной смерти А. Д. Папанова в репертуаре театра образовалась невосполнимая брешь. В дополнение к своим спектаклям Андрей согласился провести на сцене театра творческие вечера, посвятив их памяти старшего товарища.

«Мне посчастливилось работать с Анатолием Дмитриевичем много лет в театре и кино, — говорил Андрей зрителям. — Он был великолепнейшим партнером. Его взгляд помогал жить на сцене. Теперь его нет. Но мне кажется, я и сейчас вижу его глаза...».

Он сыграл монолог Хлестакова. Для зрителей. Для отсутствовавшего Городничего...

Те, кто это видел, присутствовали при Чуде!.. Иван Александрович Хлестаков на наших глазах превращался из захмелевшего враля в трагическую фигуру маленького человека, выкрикивавшего свою несбывшуюся мечту о красивой жизни, об «арбузе прямо из Парижа», о «тридцати тысячах одних курьеров», о великом поэте, к которому мыслимо подойти и спросить: «Ну что, брат Пушкин?» В конце монолога он свалился на пол и, обливаясь слезами, застенчиво прошептал: «Спасибо, господа! Меня еще никогда так хорошо не принимали...»

Возникла долгая пауза. И только когда Артист исчез за кулисами, зал взорвался аплодисментами.

После окончания вечера мы вбежали к нему в грим-уборную. Он сидел какой-то тихий, даже, кажется, испуганный...

Моя жена воскликнула: «Андрюша! Ты — безумный! Два с половиной часа такой работы! Ты не выдержишь!»

Он отмахнулся: «Да ладно... Лучше скажи, Любка, это было правда ничего, а? Только правду...» ‹…›

Миронов родился в театре, живет в театре, и театр живет в нем, внутри, ежесекундно вырываясь наружу. Он незаменим на любой вечеринке; любое застолье с участием Миронова моментально превращается в спектакль. Импровизирует вдохновенно, пародируя собравшихся и самого себя. ‹…›

И в кино он театрален. Многие считают, что даже слишком, и относят это к недостаткам Миронова-киноартиста. Думаю, что это не так, хотя, конечно, Андрею трудно вписаться в фильм, где вроде бы «все, как в жизни», а на самом деле царит унылое правдоподобие.. Зато, когда реализм и правда становятся абсолютными, то есть соединяют в себе быт и бытие, они легко включают в себя яркий театральный характер, как это случилось в фильме А. Германа «Мой друг Иван Лапшин».

Однако, сколько бы Театр ни наполнял жизнь Миронова, Актер ненасытен. Ему мало быть ведущим актером, ему хочется быть осветителем, художником, костюмером, даже билетером... Поэтому он как в омут ринулся в режиссуру.

Коллеги по театру относятся к режиссуре Миронова уважительно, охотно идут к нему репетировать. Профессиональные режиссеры — скептически, как, впрочем, и ко всяким актерским попыткам вторгнуться в режиссерские владения. Критика пишет о его спектаклях чуть снисходительно, отмечая, что эмоциональность и страстность еще не гарантируют открытий. Тут не повредит и холодный расчет, и более мудрая концепция... Все это верно. Не берусь судить. Мне как драматургу работать с режиссером Мироновым интересно. 

Горин Г. Андрей Миронов // Мой любимый актер. М.: Искусство, 1988.