За несколько месяцев до премьеры «Вишневого сада» в Театре сатиры «Правда» опубликовала интервью с Андреем Мироновым, в котором он сказал: «Работая над образом Лопахина — мужика, купца, интеллигента, стараюсь акцентировать последнее. Помните, Петя Трофимов говорит: „У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа...“ В этом я вижу истоки внутреннего конфликта героя: у него нежная душа артиста, а он купец, должен торговать и наживать деньги. Отсюда и нравственная неудовлетворенность».
Признаюсь, интервью это я прочел уже теперь, работая над статьей. И удивился, до чего же мироновский Лопахин на самом деле соответствовал первоначальному замыслу актера. Правда, здесь надо оговориться: в тех немногих случаях, когда Миронов получал хоть какую-то возможность реабилитировать своих героев, найти смягчающие их вину обстоятельства, он обязательно этим пользовался, будь то Дон Жуан, Жадов, Васильков или даже Хлестаков — все равно. ‹…›
Плучек почти ничего не менял в пьесе, если не считать, что он использовал первую редакцию «Вишневого сада», где образ Лопахина был сразу написан как бы набело. В годы, когда клей и ножницы считались едва ли не самыми надежными союзниками режиссера в интерпретации классики, поступок Плучека выглядел неслыханной дерзостью. «Не лучше ли в таком случае снять с полки книгу и самому перечитать пьесу Чехова?» — ядовито спрашивал один из оппонентов его спектакля.
Но Плучек, словно предвидя подобные упреки, писал о том, что он, устав от всевозможных режиссерских концепций, своих и чужих, решил поставить «Вишневый сад» «просто так, как написал его автор, без всякой полемики с Чеховым».
Конечно, не все, по-моему, получилось одинаково удачно: не каждый образ стал открытием. Но что касается Лопахина, то тут произошло просто чудо. И это при условии, что роль Ермолая Алексеевича не знала провалов и связана с именами выдающихся мастеров сцены.
Трактовка, предложенная Мироновым и Плучеком, оказалась неожиданной до такой степени, что принять ее сразу было совсем не просто. Но по мере того как развивалось действие и потом, дома, перечитывая пьесу, я удивился тому, что подлинная влюбленность Лопахина в Раневскую так редко замечалась режиссерами. Об этом давно догадывается Гаев. Утешая Аню, он скажет: «Твоя мама поговорит с Лопахиным: он, конечно, ей не откажет...» Что Леонид Андреевич имеет в виду? Кстати, это многозначительное многоточие принадлежит Чехову. Им в данном случае и воспользовался театр.
Ну, допустим, Гаев ошибается. Однако послушаем, что скажет сам Лопахин: «Ваш брат, вот Леонид Андреевич, говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Пускай говорит. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде. Боже милостивый! Мой отец был крепостным у вашего деда и отца, но вы, собственно вы, сделали для меня когда-то так много, что я забыл все и люблю вас как родную... больше, чем родную».
Миронов произносил эти слова, будто рядом не было ни Гаева, ни Пищика, ни Фирса. Он их не замечал. Для него была здесь только она, одна, которую он с пятнадцати лет любит «больше, чем родную».
Может быть, окажись они наедине, Ермолай Алексеевич не осмелился бы на такое признание. Ведь он никогда не забывает, кем были его дед и отец. И все же Лопахин — Миронов бесстрашно признается Раневской в любви. Разумеется, он не требует от нее ничего в ответ и боится лишь, чтобы его не прервали на полуслове. Миронов произносил короткий монолог Лопахина на одном дыхании. Ему важно было, чтобы она «верила ему по-прежнему». ‹…›
Лопахин Миронова любил Любовь Андреевну, «как сорок тысяч братьев любить не могут». Нет, он даже не любил ее, скорее, боготворил, преклонялся, бредил ею! Она была его несбыточной мечтой, сказкой, чем-то таким, в чем он и сам себе признаться не смел. Как смотрел он на нее! Не вожделенно, упаси Бог! Точнее — с восхищением, смущаясь близостью ее присутствия, неловко переступая с ноги на ногу, краснея и бледнея как школьник.
Ради нее совершенно бескорыстно придумал Лопахин — Миронов продать вишневый сад под дачи. И не может понять, отчего не радуется такой идее его кумир, почему медлит? Может быть, он не очень точно выразил свою мысль? И Лопахин снова и снова, боясь, однако, оказаться излишне назойливым, деликатно пытается вернуть разговор в нужное русло. Но ему никто не внемлет.
Выслушав монолог Гаева о шкафе, мироновский Лопахин с трудом сдерживал себя и потом произносил лишь одно-единственное слово: «Да...» Но оно было куда красноречивее, чем любая, самая распространенная тирада. Все соединилось в этой частице: и ирония, и жалость, и ужас. Не будь здесь Раневской, он давно на все махнул бы рукой. Но она — рядом, и Лопахин должен помочь ей. Расставаясь в первом акте, Лопахин сперва нежно целует руку Любови Андреевне, потом прощается со всеми остальными, затем снова обращается к Раневской: «Не хочется уезжать. Ежели надумаете насчет дач и решите, тогда дайте знать, я взаймы тысяч пятьдесят достану. Серьезно подумайте».
И во втором акте Лопахин снова скажет: «Надо окончательно решить — время не ждет. Вопрос ведь совсем пустой. Согласны вы отдать землю под дачи или нет? Ответьте одно слово: да или нет? Только одно слово!» И опять Раневская не отвечает ему.
Лопахин — Миронов хлопочет о ее, Любови Андреевны, благе, проявляя поразительное терпение, а она и слушать ничего не желает. Спустя несколько минут он скажет: «Только одно слово! (Умоляюще.) Дайте же мне ответ!» Это уже почти вопль отчаяния. ‹…›
Третий акт, конечно, главный для развития основного сюжета, да и самый, пожалуй, выигрышный для исполнителя роли Лопахина: «Я купил. Я купил!.. Вишневый сад теперь мой! Мой!»
Монолог этот до того известен, его так часто исполняют в концертах, по радио, что не только текст, но и многие актерские интонации давно хорошо известны. Нескрываемая радость, охватившая нового владельца вишневого сада, бьет через край. И когда Варя бросает ему под ноги ключи, Лопахин поднимает их, «ласково улыбаясь», и говорит: «Бросила ключи, хочет показать, что она уже не хозяйка здесь... (Звенит ключами.) Ну, да все равно».
До Миронова я действительно думал, что теперь Лопахину уже всё все равно. Потому что, повторяю, после этого монолога обычно начиналась развязка. Но в данном случае все было по-другому. Миронов, видимо, обратил серьезное внимание на ремарку, мимо которой прошли остальные. Чехов указал, что Лопахин появляется с торгов «сконфуженно, боясь обнаружить свою радость».
Миронов всю сцену, в том числе и монолог, играл сконфуженно, боясь обнаружить свою радость. Другие исполнители так топотали ногами, что аж пыль шла кругом. А мироновский и тут себя сдерживал, неизменно находя поддержку у Антона Павловича: «Что ж такое? Музыка, играй отчетливо! Пускай все как я желаю! (С иронией.) Идет новый помещик, владелец вишневого сада!» Вот эта ремарка — «с иронией» — сбивала пафос, будто Лопахин понимал, что все это не надолго, не всерьез.
Откуда в нем эта деликатность, внутренняя интеллигентность? Ведь он — сын своего времени и своего класса. Оказывается, все оттуда же, из любви к Раневской: «(С укором.) Отчего же, отчего вы меня не послушали? Бедная моя, хорошая, не вернешь теперь. (Со слезами.) О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь».
По какому поводу слезы? Ведь он теперь хозяин. Но разве не ясно, что для полного счастья одного этого еще недостаточно. Потому и мечтает Лопахин о том, чтобы «изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь». По существу, он снова объясняется в любви Любови Андреевне, хотя и не осознает этого и слов таких впрямую не произносит. Нет, при всем желании о мироновском герое никак нельзя было сказать, что он хам и бездушное существо. Действительно, прав был Петя, когда говорил Лопахину: «Как-никак все-таки я тебя люблю. У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа...»
Однако до сих пор речь шла лишь о догадках. Мне, к примеру, могло показаться, что Лопахин смотрит на Раневскую влюбленно, а другие вовсе этого и не заметили. Взгляд — не слово, не поступок, его истолковать можно по-разному. Но вот в четвертом акте Любовь Андреевна, прощаясь с Лопахиным, говорит: «Вторая моя печаль — Варя. Она привыкла рано вставать и работать, и теперь без труда она как рыба без воды. Похудела, побледнела и плачет, бедняжка... (Пaуза.) Вы это очень хорошо знаете, Ермолай Алексеевич: я мечтала... выдать ее за вас, да и по всему видно было, что вы женитесь. Она вас любит, вам она по душе, и не знаю, не знаю, почему это вы точно сторонитесь друг друга».
«Лопахин. Я сам тоже не понимаю, признаться. Как-то странно все... Если есть еще время, то я хоть сейчас готов... Покончим сразу — и баста, а без вас я, чувствую, не сделаю предложения».
Раневская уходила, чтобы позвать Варю. И на какой-то миг Лопахин оставался на сцене один. Как мальчишка, украдкой оглядываясь, осторожно брал он в руки перчатку Любови Андреевны, которую она забыла здесь, нежно прижимал ее к груди и так же бережно, словно живую, клал на место.
Такой ремарки у Чехова нет. Но мне кажется, она могла бы быть.
Лопахин соглашался сделать сейчас предложение Варе вовсе не потому, что без посредничества Раневской и в самом деле не мог рассчитывать на успех. Просто, вероятно, прав был Гаев: Ермолай Алексеевич ни в чем не в силах отказать Любови Андреевне, даже в этом. Тем более в тот момент, когда они расстаются, возможно навсегда.
Правда, когда в комнату наконец входила Варя, дальше все шло как обычно: Лопахин не делал ей предложения. ‹…›
В четвертом акте Лопахин говорил: «Я все болтался с вами, замучился без дела. Не могу без работы, не знаю, что вот делать с руками; болтаются как-то странно, точно чужие».
У Миронова в этой роли руки действительно болтались как чужие. Это особенно бросалось в глаза на фоне его элегантности: он прекрасно носил белоснежный костюм, был галантен, мужествен, но главное — влюблен. Влюблен безнадежно, без взаимности, на всю жизнь. Может быть, поэтому и руки болтаются как чужие?..
Я говорил уже о том, что далеко не все актеры умеют играть на сцене любовь. Даже там, где она является движущей пружиной сюжета. Миронов в этой роли мог спокойно обойтись без этой темы, как обходились без нее другие. Но он вместе с Плучеком заметил ее, а дальше открытие произошло само собою. Так бывает и в жизни, и в искусстве.
Поюровский Б. Лопахин // Андрей Миронов. Сборник воспоминаний / Ред.-сост. Б.М. Поюровский. М.: Центрполиграф, 1998.