Андрей Миронов уже играл в кино персонажей, похожих на этого, но, пожалуй, именно здесь, в Фарятьеве, наиболее концентрированно воплощено то, что определяет суть людей подобной породы, за чертами порядка внешнего — чудачеством, незащищенностью, наивностью в житейских делах — увидена и человеческая красота героя, и просто насущная необходимость в таких людях.

Кажется, Фарятьев потерпел поражение во всем: любовь его осталась без ответа, надежды рухнули, и все-таки он счастливый человек. Пусть даже его счастье полно боли и горечи.

Потребность счастья в этом фильме почти физически осязаема. Она словно бы разлита в пейзажах заштатного городка, в интерьерах, то сумеречных, то озаряющихся струящимся светом (оператор Дмитрий Долинин снял картину с очень точным ощущением ее внутренней драматургии). Потребность счастья переполняет и героинь фильма, переживается ими мучительно ‹…›. Мучится Александра, жаждущая любви, любящая и не находящая ответа своему чувству. ‹…› Мучится ее младшая сестра Люба, с максимализмом подросткового возраста ненавидящая скучную жизнь, мечтающая сбежать из своего городка. Мучится их мать, желающая своим дочерям счастья, но не знающая, как помочь им ‹…›.

На этом фоне фигура Фарятьева также не кажется сулящей радужные эмоции. Печальные глаза, ссутулившиеся плечи, растерянная улыбка. В нем ощущается какая-то странность, хотя нет ни приниженности, ни жалкости. Люди вокруг него хотят что-то переменить — ради себя ли, ради ли своих близких — не столь существенно. Фарятьева проза жизни никак не гнетет, он как бы существует вне ее, над ней.

Если и возникает минута душевной близости между ним и Александрой, то как раз в тот момент, когда он начинает говорить о чем-то, внешне никакого отношения к их реальным проблемам не имеющем, — о космосе, о том, что мы все — инопланетяне, о бесконечном стремлении души ввысь, о будущем счастливом человечества, где все будут понимать и любить друг друга, о почти что открытой им теории, которая позволит излечить человечество от всех недугов.

Что это, фантазии? Да, конечно, фантазии. Но не только они одни. В словах Фарятьева живет вера в красоту человеческой души, в счастье родиться человеком, жить человеком, нести на своих плечах — как бы он ни был тяжел — груз человеческой судьбы, и своей собственной, и всех других — близких, далеких, даже тех, кому не посчастливилось родиться. В нем нет ущемленности от того, что судьба была не щедра к нему. В нем живет иное, недекларируемое, впитавшееся в плоть и кровь понимание счастья — не брать себе, но отдавать себя.

Липков А. Потребность счастья // Советская культура. 1982. 5 февраля.