Стоит чему-то появиться, как сразу пытаемся мы классифицировать: куда и какое это направление, пишутся ярлыки. Если «Саят-Нова» — это поэтический кинематограф, меня ущемляют в великой профессии режиссера. Я получил за два дня до приезда сюда личное письмо от Феллини, которое мне неудобно было цитировать и везти его сюда.

Куда же классифицировать «Войну и мир», «Таньку Каренину» (как я говорю), «Преступление без наказания» или «Дворянское гнездо»? Полная девальвация качеств кинематографического искусства. Абсолютная трагедия во всем мире и, в частности, в советской кинематографии. Я считаю, что удивительный застой, нет ярких художников. Великомученик Тарковский не может нас ежегодно поражать своим талантом, своей глубиной, а все остальное мне кажется просто никаким. ‹…›

Появление моей картины удивительно сложно. Мне пришлось наконец-то на сей раз обмануть своих земляков армян, которые великодушно хотели, чтобы я сделал «Тени забытых предков» по-карски. Они думали, что я приеду и сразу притащу им медали. Этого не произошло.

Армения — великая страна, с потрясающей культурой, это моя родина. Я впервые посетил ее. Абсолютно захлебнулся от красоты и поэзии своего народа, потому что я — армянин грузинского разлива, тифлисского. Я родился в Тбилиси. Я впервые увидел Армению. Это безумная античность, чистота, это величие. ‹…›

Дело в том, что правительство Армении не поняло картину, за что великодушно спустя три года предлагали мне делать и «Давида Сасунского» (просто их вынудило вмешательство в судьбу этого фильма ЮНЕСКО и ООН и лично крупных мастеров мира). Картина выходит на экраны в редакции моего друга Сергея Иосифовича Юткевича, который не понял картину и даже сказал: «Что вы так торопились, что два дубля стоят подряд?» Он не понял, что это метод. Он говорит: «Странная у вас смерть католикоса. Католикос умер, а у него открытые глаза, и он дышит. Вот когда облака поют, что католикос бессмертен» Он дословно воспринимает смерть: значит, надо закрыть глаза и подвязать подбородок. Поэтому он реставрировал картину; в таком-то качестве картина попала в минимум московских кинотеатров и я, в общем, получил те рупии, на которые я живу. Получил опять чье-то недоверие — не работать и не делать фильмов.

Но дело не в том. Это не потому, что я сейчас гарцую, а просто благодаря жестокой правде, которая связана с моими коллегами, художниками-кинематографистами. Потому Армения первая. Человек, который высказывался о картине, — это один из секретарей ЦК по культуре, который в прошлом был полотером и был выдвинут на руководящую должность в связи с определенным талантом. Он, посмотрев эту картину, сказал о том, что это удивительная картина, но что в ней очень много мастики. Я долго не понимал, почему именно мастики. Потом мне перевели его переводчики, которые все время его сопровождают и редактируют, что это мистика.

Что связано сейчас с судьбой картины? Армения показывала этот фильм, посылала людей. Народ-то, я не сказал бы, что понимает картину, я и сам ее не совсем понимаю. Но народ идет на эту картину, идет как на праздник. Понимаете, идут все слои населения, они в картине чувствуют свои гены. Ни тот сюжет, ни те установившиеся каноны судьбы поэта (конфликты с царем, придворный конфликт, изгнание поэта из дворца, светская жизнь, монастырь) — это все не стало смыслом моего сценария, а краски, аксессуары, быт, который сопровождал поэзию. И вот я постарался искусство изобразить в жизни, а не жизнь изобразить в искусстве. Наоборот, чтобы искусство отобразилось в жизни. Тот мир, который сопровождал поэта. В картине, во-первых, поэт не разговаривает. В картине фактически две драматургические реплики, я буду их переводить. В картине нет дословно точных географических сведений. Мне кажется, картина очень примитивна по структуре своей: было детство, была юность, была любовь, был монастырь, были камни. Возлюбленный был камень, келья была возлюбленной, любимая, грудь ее воспета, воспета роза. Потом была мысль, что горло мое пересохло, я болен. Поэт умер. Все так просто, ясно, как в судьбе великого поэта, ашуга, менестреля.

Картина сложно снималась, в полном недоверии. Мне удалось ее спасти от дамочек из главка, от кокаревых, зусевых^[1]. Там много есть элегантных дам, в прошлом танцюристок, як кажуть на Украини, кордебалеток. Я спас ее и от Романова^[2], несмотря на то, что он высоко оценил картину, сказав, что это интеллектуальный шантаж. Самое высшее, что можно было получить в оценке.

Ну, картину всяко оценивают. Например, Курьянов, мой друг и земляк, сказал, что это идеальный комиссионный магазин^[3]. Эта тоже очень интересно в нашем веке, когда идеальный комиссионный магазин мы не можем представить сегодня. Идеальный комиссионный магазин, я считаю, в «Комиссионном гнезде», в «Дворянском гнезде», где выставили все, что было в арбатских комиссионных, миниатюры, и Кончаловские, дворяне, пытались показать аксессуарный мир Арбата и Парижа, лишая Париж цвета, а цвет переносили в помещичьи усадьбы.

Сейчас ко мне ворвался обезумевший Бондарчук, после того, как я ему послал телеграмму, что мне очень нравится его картина «Ватерлоо» после исключительного провала «Войны и мира, который уже делается государственной трагедией: затрачены удивительные деньги, а результата никакого. Я не видел в Советском Союзе (я хожу, ищу) человека, который дважды посмотрел бы хоть одну серию, даже ошибочно; этого не произошло. Понимаете, третью и четвертую серии вообще никто не посещал.

А «Ватерлоо» — интересная картина. Вот он приехал ко мне и говорит, что Сан-Франциско потрясено было тем, что совершенно неожиданно русская делегация принимала поздравления от мэра города и муниципалитета в том, что они поздравляли с уникальным фильмом «Саят-Нова», и комиссия вылетела в Москву, чтобы узнать, почему среди совсем других московских фильмов была картина «Саят-Нова». Как туда попала картина, через какие источники, мне не известно, но она начинает интересовать общественность. ‹…›

Картина «Саят-Нова» снята с одной точки: просто назло Юрию Ильенко, не меняя свет, цвет, не меняя оптику, с одной точки. Если мне удалось сделать динамику пластическую, я считаю, что даже если мне это не полностью удалось, то картина статична, безумно статична, и этим она мне очень дорога. Сценарий был написан в стихах, он был абсолютно непонятен никому и поэтому не был утвержден. Никто не понимал, на что надо наводить фокус. 

Все говорили: «на постановочные». Постановочных тоже не оказалось. Постановочные — это вознаграждение, которое мы получаем после картины.

Ну, что я могу сказать о фильме? Фильм мне безумно дорог. Я просил Юткевича не трогать последнюю часть, потому что, может быть, это и последняя моя лента, к сожалению. ‹…›

Ну, как и что мне удалось реализовать? Во-первых, роль молодого поэта играет Софико Чиаурели — девушка. Она же играет Идеал любви, царевну Анну и все призраки, которые потом появляются в судьбе поэта: монашка в белых кружевах, ангел при вознесении — и пантомимы, это мусульманский театр при дворе царя Ираклия. XVIII век, Армения, Грузия, Азербайджан, Закавказье, царь Грузии, он же царь Армении, придворный поэт — армянин. Видите, все элементы дружбы народов, никакого конфликта между возлюбленными — сестрой царя и поэтом. Просто уход поэта в монастырь от светской жизни, что являлось как бы высшим вознаграждением поэтов и поэзии Ренессанса, Армении средневековья.

Сценарий был написан в определенной форме. Я постараюсь вам прочесть один эпизод. Представьте, как же я мог реализовать его потом на экране.

Вот поэт пришел в монастырь. Нужна была плащаница. Умирает католикос Казар^[4], и великий поэт, который был ключарем и хозяйственником монастыря, идет в женский монастырь, чтобы принести лучшую из лучших плащаниц. Поэту доверяют избрать ее. Он встречает там монашку с лицом царевны. Ну, примерно так для присутствующих здесь литераторов и киноведов:

«Эпиграф:

Тебя одел небесный снег,
Тебя одел небесный снег...

Рипсеме — монастырь в степи.

Сами по себе звенели колокола. Саят-Нова сам по себе шел в гору и сам по себе сходил с нее, пока дорогу не пересек ему монастырь. Сами по себе монашки выносили на руках расшитые золотом плащаницы для тела Казара и клали к ногам Арутина, на камни притвора свою золотую печаль. Саят-Нова избегал смотрящих на него глаз, а монашки в упор смотрели в лицо Арутина и сами по себе обладали (им) [ред.] какое-то мгновение. Саят-Нова взял плащаницу и примерил ее с головы до ног. И все монашки в черном резко отвернулись, пропуская к Саят-Нове монашку в белых кружевах.

Тебя одел небесный снег.
Тебя одел небесный снег...

Саят-Нова взял плащаницу и примерил ее с головы до ног. Все монашки в черном резко отвернулись, пропуская к Саят-Нове монашку в белых кружевах.

Монашка в белых кружевах улыбалась и в упор приложилась к плащанице, и через золото Христа поцеловала Саят-Нову. И все монашки в черном резко отвернулись. И сам по себе отступил Саят-Нова.

Саят-Нова шел по кладбищу монашек. Сами по себе звенели колокола и с криком бежала за Арутином монашка в белых кружевах, и сама по себе возникла ограда, и ударилась о красные камни. Рипсеме — монашка в белых кружевах. И сама по себе наступила тишина. Саят-Нова вошел в кафедральный собор Ахпата и покрыл тело католикоса Казара золотом, принесенным из Ринсиме. Ринсиме — женский монастырь в степях Армении».

Вот, получив таких 12 новелл, растерянный министр, растерянная общественность города все-таки разрешили мне снять фильм. Вы не дословно увидите экранизированные вот эти кадры, но общий лад и настроение фильма примерно в том ритме, в каком я вам прочел. Фильм снимал удивительный оператор, необыкновенно скромный, понявший смысл моего замысла — это Сурен Шахбазян. Он работает на Киевской киностудии, принял приглашение мое, вы его знаете по «Закону Антарктиды», по «Павлу Корчагину». Картина снята на советской пленке, копия, которую вы сейчас увидите, бракованная, она украдена, иначе никто не дал бы мне эту копию, она просто похищена мной со студии и представляет сейчас мою частную собственность. Пока.

Я очень хотел бы, чтобы вы посмотрели картину, и мне больше нечего добавить в картину. Я так и говорю, что многое придется переводить, потому что... Бажан сказал, что фильм не армянский, напрасно вы обольщаетесь, что он армянский, он скорее украинский. Когда мы начали расшифровывать его мысль, то выяснилось, что просто истоки культуры Армении и Украины идут от Византии, и стилистика построения кадров света напоминала и киевские фрески в Софии Киевской, и миниатюры — уникальные вещи IV — XV века. Нет античнее земли на Советской территории, чем Армения. Памятники I века и палеолита стоят в сочетании с удивительной архитектурой X и XVIII веков.

Армения — очень красивая страна, ее типах, обряды здесь впервые представлены, потому что я считаю, что был великий фильм в Армении сделан — это «Тепло» режиссера Бек-Назарова. Но, к сожалению, «Тепло» — фильм тифлисских армян, понимаете, об Армении сделан такой атлас, удивительные сочетания типажа, обрядовой поэзии, пластики, диалекта, обрядов и кинематографически расшифровать, компонуя это, — это была удивительно трудная задача.

Картина снималась долго. Боюсь, что она покажется вам не простой. Я хотел бы обратить ваше внимание на удивительную актрису Софико Чиаурели. Что такое Чиаурели? Жалко, что это исчезла эстафета Веры Стрепетовой. Неизвестно, кому принадлежит сейчас Вера Стрепетова. Софико Чиаурели единственная трагическая актриса. Она изображает роль вот молодого Саят-Новы, и мне она необыкновенна, удивительна своей византийской красотой; так вот — как-то ее судьба тоже неизвестна грузинам. Они не понимают, как она безумно красива. Как это и я делаю — второй день спорю, что меня восхищает удивительный мастер, такой как Азгур. Я понимаю, что многих удивит мое такое признание, но я думаю, что через сто лет Азгур будет обмерен, изучен, покажет удивительную галерею истины, может быть, даже патологии удивительного времени, которому мы все современники. То же Софико Чиаурели представляет. Сверхкрасота. Она больше, чем Византия, она удивительная актриса, несмотря на то, что она глухая и немая, она не произносит ни одного слова, все говорит жестом. ‹…›

Параджанов С. Выступление перед творческой и научной молодежью Белоруссии 1 декабря 1971 г. Запись из архива ЦК КПСС // Континент. 1994. № 4 (82).