... другое кино. Терпеливое. Без наскоков и наездов. Жизнь банно-прачечного поезда избавлена от пароксизмов передовой, лишена всего того, что обычно снимают «про войну»: никто не горит в танке, не бежит, стреляя на ходу... Солдатики грузят консервы, выдают белье, пересчитывают пшенку на ячку согласно раскладке. Стирают и моются. Разговаривают. Друг с другом — не с журналистом. В этом фильме вообще нет авторского текста — только то, что записалось на пленку. 

У режиссера получилось главное: оставаясь чужим, стать своим. 
Для документалиста важно быть чужим: только со стороны можно увидеть эстетику стертой военной повседневности. Жаркое солнце красного борща в огромной круглой кастрюле. Бесконечные стоптанные сапоги, которые усталые солдаты все кидают и кидают на землю из грузовика. Страшный черный дым из топки паровоза, когда эти сапоги сжигают. Где люди, которые носили эти сапоги? 
Для документалиста важно стать своим: тогда его не стесняются и — главное! - ничего для него не играют. Этим людям не нужно храбриться в его присутствии, разыгрывать из себя Рембо — потому что они интересны режиссеру сами по себе. Какие уж есть...

Расторгуеву удалось не повестись на глобальные обобщения, а найти фрагмент, частность, точку. И поэтому удалось выделить горячее ДНК.

Востриков А. Точки на экране // Сеанс. 2005. № 25-26.

Лучший эпизод фильма — помывка солдат в банном вагоне.
Мало где люди так беззащитны, как в бане или в кресле стоматолога. Как бы держа это в уме, камера медленно, я бы даже сказал, деликатно, блуждает по телам и лицам молодых людей, с именем, фамилией и биографией. Хочется отвернуться — но не от стыда, а от жалости. От почти нестерпимого со-страдания, которые вызывают эти солдатики. Они долго и тщательно моются, чуть ли не до нутра отскребая себя от той грязи, которую насобирали в Чечне, и, кажется, готовы провести в этом банном чистилище весь срок своей службы. Похлюпывает на полу мыльная пена, лениво поднимается тяжелый пар, слышится приглушенный шепот... Метафора «пушечное мясо», приходящая на ум в этом эпизоде картины, тут же утрачивает свою иносказательность, становится предметным, зримым и почти осязаемым образом, который невозможно забыть.

Дерябин А. Судный день. Об этике в документальном кино и не только // Сеанс. 2005. № 25-26.