Первая половина шестидесятых для Смоктуновского — время Куликова и Гамлета. Вдруг по всей стране начался бум образа Ленина в театре и кино. Смоктуновский снялся в двух фильмах, а всего их за несколько лет вышло, по крайней мере, шесть: «Рассказы о Ленине», «В начале века», «Ленин в Польше», «Шестое июля», «Первый посетитель», «На одной планете». На «Ленфильме» одновременно снималось четыре картины.
Вторая волна ленинианы существенно отличалась от первой. Первая, в тридцатые годы, имела апологетические цели. Вторая — цели переосмысления. Первопроходцами были в кино Борис Щукин, Максим Штраух, за ними — Борис Смирнов, Владимир Честноков, а в театре в тридцатые годы Ленина играли почти все ведущие актеры. Это входило чуть ли не в обязанность театра, который заботился о своей репутации и о покровительстве властей.
‹…› В эту политически и нравственно накаленную ситуацию вступил Смоктуновский — вступил нехотя, под натиском режиссера, на пике моды на самого себя. В декабре 1964 года в газете «Правда» появилась небольшая заметка. В ответ на многочисленные вопросы читателей, чем занят Смоктуновский после «Гамлета», сообщалось, что он готовит новую роль. И помещена фотография: Смоктуновский в гриме Ленина.
На «Ленфильме» картину делал театральный режиссер Илья Ольшвангер (это был его кинодебют), и называлась она «На одной планете». Образцом для себя Смоктуновский выбрал Штрауха — интеллектуального, мыслящего Ленина. А его реальным соперником оказался Юрий Каюров. (Штраух в «Ленине в Польше» от них, молодежи, отставал.) Задача Смоктуновского осложнялась тем, что он, первый из исполнителей этой роли, имел много игровых сцен: фильм был целиком посвящен одному герою, и этот герой — вождь мирового пролетариата. Простое восхваление и, тем более, критика или разоблачение тут не годились. Ольшвангер и Смоктуновский придумали лирику про Ленина. Правда, сценарий Саввы Дангулова и Михаила Папавы строился на архивных документах, включал в себя воспоминания В. Д. Бонч-Бруевича (опубликованные), назывался «хроникой», тема, оговаривался режиссер, — борьба за мир. Он прибавлял еще, что это поэтическая хроника, что рабочее название фильма «Один день Ленина», что Смоктуновский выбран потому, что способен создать сложный характер. Последнее — сложность — удалось вполне.
«На одной планете» прошел почти незамеченным. Смоктуновского поняли несколько близких людей и верные поклонники. Вызывали авторов наверх и журили; что, конечно, было минимумом неодобрения. ‹…›
Как ни оценивать Ленина-Смоктуновского (для меня это выдающийся актерский опыт), щукинской органики в нем не хватало. В то же время, роль выполнена (если ее отделить от схематичного сюжета, от старой пирамиды, к которой вернулся режиссер, с вождем на вершине и народом у подножья) с необычайными тонкостями. Переходы от меланхолии к деловитости, от теплоты к холоду — неожиданны. Иногда вдруг возникают иронические провокации, перед которыми собеседники Ленина теряются. Вся роль, прописанная в сценарии подробно, кажется сплошной импровизацией.
По замыслу, Ленину то и дело приходится решать сегодняшние проблемы. Он их как бы скидывает с плеч, ему легко то, что другим трудно. Ему трудно то, о чем другие не подозревают. Смоктуновский все время в двух существованиях: среди людей, к ним пристраиваясь или их отталкивая, и где-то еще. Актер настойчиво проводит этот сюжет со вторым «где-то еще». Режиссер согласен. Они объединены заговором против заштампованного образа, поэтому Ленин Смоктуновского, действительно, барственный вождь, в роковые минуты истории позволяет себе не думать о них.
‹…› Ольшвангер — интеллигентный режиссер с неудачной судьбой. Фильмом «На одной планете» он попытался сказать новое слово о революции и о Ленине. Как и все, кто брался за эту тему в шестидесятые годы. До сих пор непонятно, как его допустили к ней и как фильм продержался какое-то время на экранах, а не был положен на полку. В финале за кадром звучат слова: «Абсолютно лишенный тщеславия, Ленин испытал чувство свободы, которое не пришлось испытать ни одному великому человеку». Занятное послесловие. Ленин Смоктуновского действительно не тщеславен, потому что осознает свое величие — именно так, «необозримый масштаб», чего и хотел добиться артист. А «чувство свободы» — для такого персонажа оно все равно, что для лермонтовского Демона: на что оно ему? Что ему делать с этой свободой применительно к миссии революционера и вождя? Ведь он, этот Ленин, в отличие от своей страны, находится в будущем, он уже знает, чем кончится борьба за освобождение рабочего класса и построение коммунизма.
‹…› Современников Козинцева и Ольшвангера разочаровала обезоруживающая неактуальность картины. Даже ритм ее был слишком вял. По телевизору ее, разумеется, не показали, как, впрочем, и другие вещи из собрания киносочинений про Ленина. Но для Смоктуновского это точно не было провалом.
На Смоктуновского-Ленина смотреть необычайно интересно: на то, как он думает — не так, как Штраух, формулируя мысли в слова, а отвлекаясь, уходя в глубь себя; на то, как он видит людей и провожает их взглядом — в нем блеск ума, глубокомыслие, бывает, что снисходительность или явная насмешка. Детали, придуманные, как всегда, самим актером: то он рассматривает старорежимные ордена с любопытством ребенка, то юмористически пасует перед важностью швейцара, то пытается подпевать романсу «Растворил я окно...», потом обхватывает голову руками, встает, ходит и не может найти себе места. Повсюду в роли следы живого существования. Но были и натяжки. Вместо ленинского смеха (а имелись на этот счет предписания: как должен смеяться Владимир Ильич), у Смоктуновского были неловкие рулады: и не канон, и не свое.
Необходимость отвечать общим устойчивым представлениям о Ленине и в то же время быть похожим на кого-то неизвестного мучительно ограничивала и сбивала. Часами Смоктуновский просиживал в гримерной, потому что ни лысины, ни сколько-нибудь похожих черт не было и в помине. Каждый раз его превращали в Ленина, что для Смоктуновского, актера с собственным лицом, податливым для лепки, было физически и морально трудно. Полагая главным для своего героя чувство свободы, Смоктуновский как исполнитель не в силах был изведать его в полной мере. Не дотянув до конца, он тяжело заболел. Съемки были приостановлены. В июле 1966 года, когда лежал в больнице на Моховой улице в Ленинграде, получил правительственную телеграмму от заместителя начальника Комитета по кинематографии СССР Владимира Баскакова: «С огорчением узнал о вашей болезни тчк желаю вам дорогой Иннокентий Михайлович самого полного и скорого выздоровления тчк привет вам Баскаков».
Горфункель Е. Гений Смоктуновского. М.: Navona, 2015.