В ряду датских принцев, свихнувшихся на советской почве, Гамлет Иннокентия Смоктуновского отличался необыкновенным высокомерием. Он смотрел на окружающих сверху вниз и только на одного человека снизу вверх — на своего отца, но тот был призрак, а в фильме Григория Козинцева, где Смоктуновский сыграл
Для сознания и этики страны Советов, страны равенства и субординации, высокомерие — грех непростительный. Надменный Гамлет поставил себя над средой, да еще открыто презирал ее. Немолодой и абсолютно уверенный в себе, он не мучился вопросами добра и зла, он знал их в лицо. Его прибытие в Эльсинор было нравственной инспекцией.
‹…› В широкой публике этому Гамлету было оказано сногсшибательное внимание. Он сразу же затмил прежних кинолюбимцев: передовых председателей колхозов, пылких правдолюбцев «из глубинки», борцов за ленинские принципы. По всем опросам и письмам, которые зрители писали в газеты, журналы, на студию «Ленфильм», режиссеру Григорию Козинцеву и актеру, Гамлет 1964 года показался своим, такого как раз недоставало в любой компании, такой нужен был поколению, которое искало правду и на кухне, и у памятника Маяковскому в Москве, буквально кричало о ней запальчиво, в рифму и без нее.
Горфункель Е. Советский Гамлет // Актеры-легенды
Гамлет Смоктуновского смотрит на нас требовательно и строго. У него высокий лоб чистых линий. Губы сжаты сурово и горестно. Взгляд скорбный, пронзительный, ранящий. Он настигает вас всюду. Он обращен к вам, лично к вам, и вы чувствуете, что он возлагает на вас ответственность за все, что происходит в мире. ‹…›
Да, да! Он такой, этот Гамлет! Не только любящий, но и колкий. Не только всепонимающий, но и злой. Не только уязвимый, но и язвительный. Не только разящий, но и ранимый.
Он по-человечески доступен и прост. Но его простота особая. При всей очевидности, она не однозначна. При всей прозрачности, она не открывает дна. Эта простота, как говорит сам Смоктуновский, результат отжатой сложности. ‹…›
Гамлет Смоктуновского легко проникает за оболочку слов, он разбивает ее, как скорлупу яйца, и достает оттуда содержимое. Поэтому вы вместе с ним вглядываетесь не только в то, что происходит в Эльсинорском замке, но и в тайны человеческой натуры. Ведь Гамлет Смоктуновского прежде всего человек. Человек в самом буквальном смысле и во всей беспредельности, какая заключена в этом самом употребимом и доступном слове. ‹…›
Сколько бы Смоктуновский ни открывал, до каких бы глубин ни добирался, он всегда оставляет еще недосказанное, недовыложенное, до чего зритель должен добраться сам. Угадать, найти, а не только принять к сведению. Открыть то, что дано, увидеть, только повернув глаза зрачками в душу.
Смоктуновский это делает. И заставляет делать нас всех.
Не потому ли с таким волнением ждешь каждой его новой роли. Какой бы она ни была.
Особенно теперь. После «Гамлета».
Беньяш Р. Иннокентий Смоктуновский // Беньяш Р. Без грима и в гриме. Л., М.: Искусство, 1965.
Проклятый вопрос шекспироведения насчет причин бездействия датского принца с появлением Смоктуновского в этой роли получил неожиданно четкий ответ. Гамлет в фильме Григория Козинцева бездействовал примерно так, как бездействовал бы персонаж чеховской драмы в обстоятельствах драмы шиллеровской: он не контактен с обстоятельствами этой драмы, он лишь мучительно и насильственно может быть втянут в эти сюжетные ходы, где надлежит и возможно действовать персонажу совсем иной психологической и исторической природы. Гамлет, персонаж новой драмы, мучительно введен в сюжет грубо и требовательно событийный, в сюжет, рассчитанный на героически расторопного и не рассуждающего Лаэрта или, скажем, на Фортинбраса. Отсюда и актерские итоги Смоктуновского, когда не кульминационные сцены фабулы, а сцены, так сказать, сопротивляющиеся ей, задерживающие ее, становятся естественно высшими свершениями. Например, сцена, когда Гамлета приглашают на допрос к королю и он под конвоем свиты, издевательски утрированной походкой сумасшедшего, вприпрыжку выбирает дальний путь в кабинет государственного совета и, пугая простодушием, присаживается на ступеньки, чтобы вытряхнуть камешки, набившиеся в башмак, пока царедворцы растерянно стоят над ним. Поразительна у Смоктуновского сцена с флейтой — поразительны до дна светлые вежливые глаза Гамлета, неподдельность его пояснительных интонаций, его поясняющих рук, когда они бегут по ладам и отверстиям инструмента, эта тихая и светлая угроза, которая не нарастает, не разрешается вскриком, а заканчивается той же внятной, чуть ли не доброжелательной нотой: «Вы собираетесь играть на мне... Объявите меня каким угодно инструментом... вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя».
Гамлет Смоктуновского в конфликте не столько с героями, уроженцами и старожилами Эльсинора, сколько с самим историческим «сюжетосложением», с самими правилами игры старого кровавого и подло активного мира, где мысль всегда и всему помеха. Гамлет Смоктуновского совершенно лишен романтизма: Смоктуновский вообще один из самых неромантических актеров мирового кино. В нем есть какая-то опаленная сухость; полнота существования его героев, столь отличающая Смоктуновского, — это несокращенность их интеллектуального процесса. Даже Моцарта, и прежде всего Моцарта, Смоктуновский играет в экранизированной опере «Моцарт и Сальери», противопоставляя догматической мыслительной алгебре Сальери не богоданное и легкое вдохновение, а напряжение свободной мысли гения. Здесь, пожалуй, и объяснение творческой природы самого Смоктуновского с его вдохновенной интеллектуальностью.
Соловьева И., Шитова В. Иннокентий Смоктуновский // Актеры советского кино. Вып. 2. М., 1966.
Герой-интеллигент прекрасно обжился в аллегорическом мире Дании-тюрьмы, ни о каком потрясении от знания не могло быть и речи. Вальяжная резкость — ну, кто там еще смеет не понимать, что было и что будет?
Бесконечное интеллектуальное превосходство над сервильным тупоумием одних, низостью других и хрупкостью третьих, отсвет «Девяти дней одного года». А мать — иностранка, почтенная дама, просьба не беспокоить.
Непостижимо, как Смоктуновский добивается эффекта рассудительного безумия в роли скучающего профессора ядерной физики, уже готового стать лишним человеком и превратиться в Обломова. Флейта-позвоночник. И на ней продолжают играть. А машинерию с призраками, дуэли и маскировочную технику артист отодвигает в сторону — как детские, изрядно надоевшие игрушки. И в тоне слышится комфортное в oснове своей раздражение, легкая хандра. И так идет черное!
...Все знают, что было потом. Трагедия oбepнулась трагикомедией, а Гамлет — Деточкиным, играющим Гамлета. Такой вот автокомментарий.
Шемякин А. Гамлет // Сеанс. 1993. № 8.