На роль Куликова был приглашен Иннокентий Смоктуновский. Он к этому моменту был уже в зените своей странной актерской славы. Он не выглядел актером в привычном смысле слова; его внешность не запоминалась, в его лице нельзя было найти ни одной острой, характерной черты, и его, популярнейшего из артистов, не всегда узнавали с первого взгляда. Он шутил: «Из моего невыразительного лица все можно сделать». ‹…›

В одной из лучших работ о Смоктуновском — в статье актрисы Ии Саввиной — говорится: «Все мы, лучше или хуже, но играем... кусочки характера. Смоктуновский играет все. Он играет „все“ и еще немного. И вот это „немного“... создает ощущение той незавершенности образа, что и есть самое драгоценное и непонятное в его творчестве». Здесь уловлена суть: все и еще немного.

Смоктуновский легко вошел в роль человека, который вышучивает человечество: в его собственной натуре жила та точка отсчета, исходя из которой были вторичными все эти роли и маски — маска скептика, маска идеалиста. Маски никогда не мешали Смоктуновскому, потому что он умел жить в них, вне их, сквозь них.

Прежде всего в позиции Куликова Смоктуновский не чувствовал себя ни в какой степени виноватым. В том, как он ругал человечество, сквозила горечь любви к человечеству; в том, как он острил над дураками, угадывалось искреннее сожаление умницы, бессильного стать глупей себя; в том, как он спорил с Гусевым, открывалось мудрое понимание боли самого Гусева. ‹…›

Смоктуновский не убеждает, не открывает истин.
Просто он не может иначе. Он так существует, а говорит — между прочим. Он спорит не с Баталовым. Он спорит с самим типом спора, при котором спор оказывается умнее жизни. Он попадает в интеллектуальный мир роммовской картины, как человек с другой планеты, и начинает выигрывать совершенно неведомым здесь оружием.

Баталов должен. Смоктуновский свободен.

Баталов побеждает по той логике, которая ему предложена режиссером. Смоктуновский переоценивает самую эту логику. Ромм анализирует. Смоктуновский синтезирует. ‹…›

Видимо, и актеры, споря по сюжету, чувствовали единство в главном. По свидетельству очевидцев, Баталов и Смоктуновский завидовали друг другу во время съемок. Каждый подозревал, что он предназначен как раз для той роли, которая досталась другому. Не потому ли, что в сущности они располагали — как актеры, как сверстники и как личности — одним и тем же оружием? Фильм был задуман цельно: Куликов должен был драматургически подыгрывать Гусеву. Он и вышел целостным, но по-другому: оппоненты поменялись местами; всеми неповторимыми обертонами своей натуры Баталов подыграл Смоктуновскому, ядру его характера. Реальный смысл фильма оказался глубже блестящего роммовского замысла.

Аннинский Л. Зеркало экрана. Минск: Выш. Школа, 1977.