Леонов легко вышел из амплуа комика, можно сказать, сама судьба позаботилась об этом. Всем было ясно, что этот актер может очень многое, и он наиболее интересен в тех ролях, которые дают ему возможность выразить свою главную идею — любовь к человеку. ‹…› Сарафанов в такой мере воплотил идеальные представления артиста о могуществе человеческой доброты, что было бы невероятно, если бы Леонов не сыграл его.
Эта роль — одна из самых ярких и значительных его работ.
Чудак, способный только любить и верить, верить и любить, скромный кларнетист, всю жизнь сочиняющий ораторию «Все люди — братья», Леонов — Сарафанов своим простодушием и добротой буквально потрясает.
Все лучшие черты человеческой натуры, все сильные стороны актерской индивидуальности Леонова оказались необходимыми в этой роли.
Бытовая достоверность, занятность внешнего облика и особая леоновская пластика удивительно подошли Сарафанову.
И его сбивчивая речь, органическая неспособность к красноречию человека, который говорит только самое важное, чего нельзя не сказать, — речь таких людей обычно афористична, именно так написаны Вампиловым диалоги Сарафанова.
И умение Леонова молчать, и способность слушать и слышать партнера здесь, в этом фильме, прямо работали на образ персонажа.
«Этот папаша — святой человек», — скажет Бусыгин, едва познакомившись с Сарафановым. И вся его шутка (Бусыгин представился незнакомому человеку его старшим сыном) теряет привлекательность водевильной путаницы. Анекдот в сюжете лишь повод для выяснения очень серьезных вопросов жизни, морали, внутренней устремленности людей к подлинным чувствам, к пониманию себя и других. ‹…›
Леонова всегда интересно наблюдать в действии. Он не движется — ходит, не говорит — разговаривает, для него нет текста, который надо сказать, слова возникают по ходу дела, рождаются на глазах. Монолог, «укутав в действие», он проговаривает так, словно сказал пару слов.
В стилистике фильма «Старший сын» это дало решающий художественный эффект. Герой Леонова все время в действии. То дети ссорятся, то у Васеньки несчастная любовь, и он, Сарафанов, по-отечески, хотя и наивно, старается оградить сына от страданий. То вдруг объявился «старший сын», то Нина — дочка, умница и красавица, приводит жениха, который как-то странно не вписывается в этот дом, но разве скажешь человеку такое...
И сколько еще событий, требующих душевного участия Сарафанова! Весь в делах, в заботах, в действии, часто нелепый и смешной, очень наивный, не защищенный от людских обид, он несет в себе некий внутренний свет, который проясняет поступки, слова всех окружающих его персонажей фильма.
Вспомним подробно одну сцену. Ночью, когда дом затих, дети уснули, Сарафанов и Бусыгин беседуют на кухне — надо же побыть со старшим сыном с глазу на глаз, что-то самое главное сказать ему, узнать что-то...
Сарафанов в майке с длинными рукавами — вид не просто домашний, а какой-то патриархально-архаический и смешной. Неосознанное, едва уловимое желание понравиться сыну руководит его действиями. И одновременно робость, боязнь быть непонятым, показаться навязчивым. Рассказ о себе краткий, конспект жизни в двух словах:
— Я служил в артиллерии, а это, знаешь, плохо влияет на слух... Гаубица и кларнет — как-никак разные вещи... Не все, конечно, так, как замышлялось в молодости, но все же. Зачерстветь, покрыться плесенью, раствориться в суете — нет, нет, никогда.
Он то заглядывает в глаза молодому человеку, то в смущении прячет взгляд. И вдруг совершенно неожиданно, так, что и не понять сразу, сообщает главное:
— Я сочиняю. Каждый человек родится творцом, каждый в своем деле, и каждый по мере сил и возможностей должен творить, чтобы самое лучшее, что было нем, осталось после него. Поэтому я сочиняю.
Этот круглый, нелепый человек в майке, он еще сочиняет! Бусыгин в недоумении:
— Что сочиняешь?
А дальше уже начинается такое, что описать трудно: Сарафанов «бегом» приносит ноты и кларнет. Он берет инструмент в руки, чтобы сейчас, сию минуту показать «старшему сыну» свою музыку — ораторию «Все люди — братья».
— Я выскажу главное, только самое главное.
Предельно серьезно это. И предельно смешно. Ночь, все спят. Одинокий голос кларнета может разбудить всех, и минута откровения превратится в курьез. Но Сарафанов этого не учитывает, не может учесть — музыка звучит в нем, и ему кажется, она прекрасна. Он подносит к губам кларнет, он открывает ноты, вот сейчас голос кларнета разорвет тишину. Но одновременно в нем живет сомнение, готовность обидеться.
— А может, сейчас не надо? Потом, в другой раз...
И он укладывает бережно кларнет и собирает ноты. Такое сложное состояние души, такое множество эмоций, желаний, сомнений, надежд, откровений, что кажется просто невозможным передать все это через поведение в роли. Здесь результат полного погружения в героя, глубокого понимания сути характера и его нравственной идеи.
Философская притча по существу, трагикомедия по жанровым признакам, пьеса Вампилова близка артисту по духу. Леонов верил, что Сарафановы, эти добрые чудаки, были и будут и что любовь к человеку всегда противостоит разобщенности, душевной апатии, безверию.
Исмаилова Н. Евгений Леонов: Жизнь и роли. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998.