«Кино снимает смерть за работой»,— изрек Годар: за время съемок актеры стареют, и камера бесстрастно фиксирует роковой бег времени. Так или иначе, но лучшее мировое кино о кино зациклено на смерти актера или смерти замысла. Советскому кино такое упадничество было чуждо, и смотреться в себя как в зеркало оно не желало. За шестьдесят лет были сняты только три фильма на тему. «Весна» (1947) Александрова: кино как потешная неразбериха. «Начало» (1970) Панфилова: кино как таинство. «Раба любви» (1975) Михалкова: кино как стеклянный шар, в котором суетятся нелепые человечки.
«Голос» казался интермедией в творчестве Авербаха, мимоходным объяснением в любви своему делу и своей студии. Интермедия оказалась последним его фильмом. Смешением в идеальной пропорции потешного и патетического измерений кино как ремесла и судьбы. Фильмом, в конечном счете, не совсем, если совсем не о кино.
Жанр «Голоса» чисто советский — «производственный фильм». Такой режиссер, как Сергей Анатольевич (Леонид Филатов) — да и никто на «Ленфильме», — никогда не снимет «8 1/2». Не потому, что не Феллини, а потому, что «производственники»,— фильм будет закончен, и точка: «И не так сдавали!» Но специфика производства такова, что все участники изобретательно стараются фильм загубить. И каждый при этом искренне верит: он один в группе, состоящей из криворуких идиотов, пытается фильм спасти. Именно так, не более и не менее, — но у Авербаха весь этот студийный бардак чудесным образом вызывает не смех, а переживание за судьбу вымышленного фильма, каким бы он ни был. ‹…›
Тогда, в 1982-м, выпивая в студийном кафе, мэтры наверняка философствовали: студия уже не та; кино нет; надсмотрщики, мать их, задушили искусство, нет на них Козинцева. Советское кино 1982 года действительно невеселое зрелище. Если, конечно, сравнивать его не с 1952-м и не с 1992-м годом. Однако же в тот год на «Ленфильме» работали Асанова, Аранович, Аристов, Герман, Микаэлян, Масленников, Мельников, Менакер, Татарский, Титов, Трегубович. Не говоря уже о небожителях Хейфице и Кошеверовой. Не говоря уже о самом Авербахе. Более того: «Ленфильм» ощущался тогда, подобно БДТ Товстоногова или ТЮЗу Корогодского, магическим «центром силы», не инакомыслия, но ответственной свободы. От занимаемого им отрезка Кировского проспекта чуть ли ни сияние этой свободы исходило. «Ленфильм» был живее всех живых, и смерть никак не входила в его ближайшие планы.
Не пройдет и десяти лет, как все полетит под откос.
Пересматривая «Голос», приходишь в отчаяние от мысли: неужели все это, весь этот божественный сор, из которого вырастали фильмы и Хейфица, и Авербаха, вся эта богемная и каторжная самоотверженность труда, все великое и не очень кино — были напрасны.
Но предположение, что Авербах предчувствовал смерть советского кино, по своей пошлости уступает лишь версии, что он предчувствовал собственную близкую смерть. Никто никогда ничего не предчувствует. Просто в Ленинграде любой фильм о кино непременно был бы «Голосом». Здесь никогда не могли бы снять ни «Весну», ни «Рабу любви». Вся классика «ленинградской школы» об одном: об убегающем времени жизни, ее печали, ее скоротечности. А в те былинные времена никто из режиссеров не сомневался в том, что жизнь равняется кино. И вроде бы, отпевая кино при жизни, Авербах на самом деле даровал ему и своей родной студии — от буфета до гримерок — вечную жизнь. Годар, как всегда, ошибся: кино снимает за работой не смерть, а бессмертие.
Трофименков М. «Голос» Ильи Авербаха. Кино про кино // Коммерсант. 2016. 16 декабря.