Хорошее дело началось — вышел первый, содержательный, интересный номер журнала «Сеанс». То, что в нем помещен большой материал об Илье Авербахе, свидетельствует об остром зрении редакции. Почаще бы нам всем обращаться к тому, что он успел сделать. Быть может, тогда в наших фильмах было бы поменьше претенциозной невнятной многозначительности и бесформенности, выдаваемых за последние кинематографические достижения; меньше детской обиды на весь свет и людей, которые оказались вдруг совсем не так хороши, как грезилось некоторым в прекрасных снах, осененных пионерским знаменем, комс- и партбилетами.
Статья Олега Ковалова о «Голосе» отдает дань прекрасной, но совершенно не оцененной в свое время работе Ильи, намеренно не замеченной у нас и непонятой иностранцами. В отличие от большинства отечественных критиков, в своей статье Ковалов занят разбором конкретного фильма, а не тем, на какую полочку склада под названием «Кинопроцесс» его поместить. Конечно, поиски связей, развития тенденций, вычисление вектора общего движения тоже нужны, но почему-то нынче все почти критики одним этим и озабочены... Им можно даже кино не смотреть. Полистать монтажные листы, опросить двух-трех знакомых зрителей — и статейка готова. Ковалов же вникает в глубинную суть, ищет смысл в случайных, на первый взгляд, подробностях. Конечно, его статья о «Голосе» — лишь одна из версий. Но ведь подлинное искусство тем и отличается от поделки, что допускает возможность своего разнообразного восприятия и толкования...
Я был участником работы над фильмом, и некоторые умозаключения Ковалова поначалу показались мне неточными, даже смешными с их попыткой глубокомысленно объяснить то, чему на съемках не придавалось никакого специального значения. «Вот журналисточка забавляется игрушкой — „мишкой“, крутящим „солнышко“ на турнике... Очевидно Юлино стремление одушевить заведомо мертвое». ...Это был не «мишка», а тряпочный паяц. У реквизитора он оказался случайно. Мне нужно было чем-то заполнить подоконник в кадре, и я случайно обратил внимание на игрушку. В поисках «приспособлений» актриса заметила паяца и стала с ним забавляться. Авербах это увидел и «закрепил» подробность.
Наверное, Ковалов прав — в этой мелочи можно разглядеть свернувшийся в клубочек ген образа Юлии: желание оживить неживое (героическое, кстати, желание). От меня, участника работы, такое понимание, естественно, скрыто, загорожено бытовыми обстоятельствами того, как это делалось. Если он прав, тогда можно признать, что наша заряженность общим замыслом бессознательно может привести нас к нужному решению. Возможно? — Вполне! — «Когда б вы знали, из какого сора...» И т. д. Словом, в некоторые трактовки, предложенные Коваловым, можно поверить.
Однако — не во все. «Тема таланта здесь даже не элиминирована», — пишет он о «Голосе». С трудом, при помощи английского словаря поняв, что «не элиминирована» значит по-русски: не исключена, должен категорически ему возразить. Дело в том, что вопрос о таланте создателей «внутреннего фильма», то есть того самого, что снимают герои «Голоса», Авербах именно решительно исключал. Они, конечно, снимали плохой фильм, это несомненно, но его качество было определено не их личной неталантливостью, а скорее — контекстом бездарного времени, в котором они существовали. Авербах не издевался над своими героями, а подсмеивался над штампами отечественного кино. Да и как сыграть талант? Впрочем, для Авербаха это было несущественным. Лиризм «Голоса» связан не с темой таланта, а с темой жизни и исчезновения, темой судьбы и предчувствия.
«Даже неожиданная смерть не укрупняет в значении краткую Юлину жизнь, а уподобляет ее оборвавшейся — и то не на самом интересном месте — кинопленке». Хорошо, что еще не присовокуплено сюда модное слово «духовность» и не обвинена в отсутствии оной бедная актриска. Однако высокомерная жестокость высказывания заметна и так. Умер яйцеголовый интеллектуал — жалко. Скончался бедолага сапожник — ничего, ведь он бездарен. Кино его жизни совсем не интересно зрителям, да и закончилось как-то не так — не угодил по пьянке под трамвай... Не наше дело судить о значении той или иной жизни. Оставим это право Тому, кому оно действительно принадлежит...
Создатели фильма с чудовищным названием «Ее голубые глаза» суетны, жалки, почти убоги (У-боги). Нельзя у них отнять одного: они поглощены своим делом, они, если хотите, вдохновлены им. Говорят что-то не то? О прогрессивке? Да пусть их, лишь бы дело делали! Работать в охотку в разложившейся от нелюбви к деятельности стране — не так уж и мало. Пусть их фильм плох, но они-то сами этого не ведают. Нет в «Голосе» ни одного эпизода, в котором они выглядели бы циничными или двоемысленными. Фактически, «Голос» — фильм о святых и счастливых людях, один из которых умирает на взлете мучительного своего счастья.
Впрочем, дело ведь не в том, кто они. А просто в старой мысли, что если где-то далеко по ком-то звонит колокол, то нужно помнить — он звонит и по тебе. Авербах словно бы остановился перед тайной смерти, исчезновения; перед скрытым от нас смыслом того, что жизнь с ее «мышьей беготней» всегда продолжается, заводя свои безумные игры у свежей могилы. И, возможно, он думал, что в этой тайне и есть истинное величие всего того, что мы на своем косном языке зовем жизнью и смертью...
Долинин Д. Элиминация — ? // Кадр. 1990. № 14. 24 августа.