После «Начальника Чукотки» и «Семи невест» меня многие годы упрекали в том, что последующие картины — не комедии или не вполне комедии. А ведь я никому не давал обязательства непременно смешить и в комедиографы никогда не записывался. ‹…›
Да ведь самого жанра — комедия — давно уже, по-моему, нет, как и других всевозможных жанров. Все действительно интересное и перспективное чаще всего рождается на стыке разных жанровых признаков, на столкновении сути рассказа и манеры рассказывать. Так называемый «чистый жанр» — абстракция, с которой считаются только отдельные отсталые теоретики. Записав меня в комедиографы, вы, наверное, смотрите любую мою картину с мыслью: ну-ка, ну-ка, товарищ Мельников, как вы тут развернули свой юмор, эту самую сильную черту вашего дарования? ‹…›

С жанрами, на мой взгляд, большая путаница. Один скажет — «драма с элементами юмора». И будет по-своему прав. Другой возразит — «комедия с элементами драмы». И тоже будет прав. Никакой научной или эстетической ценности в таких определениях нет.

По сути дела, существует только два способа строить драматургическое действие. Первый — исследование средствами искусства реальной жизни, со всеми ее противоречиями и алогизмами, со всеми несообразностями, не влезающими в стройное сюжетное и жанровое определение, со всей жизненной кричащей дисгармонией. Второй — создание на экране или в книге особого мира, как бы отфильтрованного, пропущенного через своего рода выпрямитель. Здесь люди действуют и события разворачиваются таким образом, что зритель или читатель приводится к точному, однозначному выводу: «не пей сырой воды», «не пожелай жены ближнего своего» и т. д. Этому способу тысячи лет, имя ему — притча. Способ, о котором я говорил вначале, требует со стороны читателя и зрителя большего напряжения умственных и духовных сил, требует способности и, что немаловажно, потребности размышлять.

Этот способ мог родиться преимущественно в период более зрелого социального существования человечества. А в общем все обстоит просто: или ты поучаешь зрителя, рассказывая ему байку с моралью, или вместе с ним, в опоре на него, пытаешься исследовать реальную жизнь. ‹…›

Я за то, чтобы поэтическое извлекалось из самой жизни, из ее «неорганизованности» и «непредсказуемости». Однако при всем стремлении избежать поучений, показать жизнь такой, какова она есть, а не такой, какой ей, дескать, «следует быть», трезво отдаешь себе отчет: притчевые формы самовыражения и выразительности прочно вошли в нашу «плоть и кровь». Ни одно поколение еще не начинало с голого нуля, с самого начала, да и само понятие поколения условно, ибо жизнь непрерывна и на периоды делиться не желает. Поэтому я, и не только я, конечно, живу в постоянном желании выйти за пределы привычных, психологически подаренных мне предшественниками форм художественной выразительности — и чаще всего убеждаюсь, что это не удается. А если удается, то мгновениями, которые, может быть, заметны только мне. Это довольно мучительное состояние, но, боюсь, оно — неотъемлемая часть профессии.

Дёмин В. Виталий Мельников. Три беседы с режиссером. Л., 1984.