В чем же состоит это новое в кинематографическом стиле Алексея Германа? Как это ни странно прозвучит, но новое в его картинах — традиционно для нашего искусства. Герман — реалист. Последовательный и убежденный. Только реализм в его картинах как бы поднят на новую ступень. На новый уровень правды о жизни и человеке.
То же и с прошлым (все три картины Германа о прошлом). Оно возвращается к нам тщательно очищенное и от «утепляющих» подсветок, и от нарочитых «эпических» укрупнений. Его картины не сняты «под документальное кино». Они и впрямь воспринимаются как экранный документ определенного времени. Камера в них виртуозна до изощренности. Но главная задача ее состоит в том, чтобы на всем протяжении фильма оставаться незамеченной. Зритель ведь должен позабыть, что он смотрит кино. Он должен себя чувствовать так, как если бы перед ним вдруг возникла из небытия сама реальность.
Забыть нам надо не только о камере, а и об актерах тоже. Если я фиксирую, как изобретательно или темпераментно провел этот эпизод такой-то или такая-то, это означает в художественной системе Германа всегда одно: ткань фильма в этом месте прорвалась. В «Двадцати днях без войны», впрочем, дело обстояло несколько иначе. Тот фильм был программно, установочно актерским. В «Лапшине» между исполнителями главных ролей и персонажами фона нет даже тончайшей разделительной пленки. Кто тут актеры, а кто типажи, определить невозможно.
В «Проверке на дорогах» я еще не забываю: это Ролан Быков, а это Анатолий Солоницын, Владимир Заманский, Олег Борисов. Все они играют хорошо: серьезно и правдиво. Никто не «демонстрирует мастерство». И тем не менее «сольные партии» исполняются в «Проверке на дорогаx» несколько иначе, чем партия «хора».
Я не хочу этим сказать, что первый фильм Алексея Германа еще стилистически неоднороден. Единство стиля в нем есть. Вернее, оно здесь уже ищется, к нему уже стремятся, как к вполне осознанной цели.
Фильм «Проверка на дорогах» — не ретроспекция. Прошлое в нем переживается, как все еще длящееся в нас настоящее. Оно жжет и мучает. И заставляет пристально вдумываться в некоторые нравственные уроки войны, до «Проверки» в военных фильмах если и исследовавшиеся, то редко.
В «Проверке на дорогах» сплетены две темы. До некоторой степени автономные. Тема партизанского лагеря, увиденного не с временной дистанции и не по бытовому верхнему пласту, а как бы изнутри. И тема человека, по воле случая оказавшегося вынужденным надеть на себя немецкую солдатскую шинель. А теперь требующего, чтобы ему дали возможность, хотя бы и ценой собственной крови, смыть с себя эту позорную коросту. Без этого ему не только жизни — смерти, достойной человека, нет и никогда не будет. ‹…›
Вернуться к той правде, которая и в позоре последнего падения оставалась его правдой. Майор в это не верит. Иван Егорович хочет поверить. Поэтому-то и рискует. Дает Лазареву шанс восстановить в себе человека.
Коллизия — трагического наполнения и глубины. Со времен леоновского «Нашествия» в нашем искусстве не возникавшая.
В фильме «Проверка на дорогах» самое значительное — характер Лазарева. Крупный, сильный, наэлектризованный страстным желанием вернуться. ‹…›
Сурков Е. Старый новый фильм // Комсомольская правда. 1986. 9 января.
‹…› еще в шестидесятые годы стройность традиционно понятого сюжета дрогнула и прогнулась под тяжестью военной темы. Война — это хаос, было сказано тогда. А у хаоса сюжета нет и быть не может. Своевременное и логичное «разрешение» всех сюжетных узлов имеет, в сущности, вот какой смысл: оно есть как бы знак победы человеческой воли над хаосом, над беспорядочной игрой случайностей. Поэтому и желанно оно нам, дает чувство удовлетворения, даже если разрешение это трагическое. Но разве не превращаются в жалкую иллюзию все «логические разрешения» в мире после того, как в нем, этом мире, оказались возможны концлагеря и Хиросима — с их мгновенным и абсолютно одинаковым «разрешением» тысяч и миллионов абсолютно разных, по-разному долго и кропотливо подготовлявшихся «узлов»-судеб?
Я слышала, как юные ребята, воспитанные на так называемом «остросюжетном» кино, называли его фильмы «жестокими». Вроде бы странно: там драки и порой горы трупов, что же в сравнении с этим могло показаться жестоким у Германа? Но, кажется, я понимаю: к «разрешению» привыкли. В большинстве лент все «разрешается»: что бы ни происходило — в свой час будет дан выход нашей жажде справедливости, возмездия, слезам, наконец. А тут вот нет. Обыденность и безысходность людского страдания и безнаказанность нелюдей; гнетущая иллюзия неуправляемости ситуации, идущая от авторского «самоустранения». Вот эту-то «отстраненность» автора они и именовали простодушно «жестокостью».
Впрочем, среди всего этого беспорядка в «Проверке на дорогах»
Мне больше жаль Соломина... И молчаливую переводчицу, которой «жестокий» Герман не дал даже закричать, заплакать, пасть в отчаянии на землю. Они — статисты войны, не успевшие стать героями, для них не нашлось места в ее бесчеловечном «сюжете». Для них — статистика потерь, а не особый счет на единицы. Случайная пуля — и вот, выходит, все напрасно, что копилось, жило в душе: любовь, боль, мечты, муки совести...
Так, может, и правда, «лишнее» все это, не время этому — война. Может быть, в том жестокая правда, что надо не щадить и душу свою, не только тело. Бросить пылающую эту душу, как пылающий самолет, в самое средоточие бесчеловечного, бездушного порядка, обнаружив под ним кровавую мешанину металла и органической материи, утратившей право именоваться человеческой?
Да, похоже, Чухрай и Ежов, создавшие в конце пятидесятых годов «Балладу о солдате», были менее «жестоки», чем Герман, избавив своего героя от подобной дилеммы. Подорвав два танка, он был отпущен творить добрые дела, и все в этой мирной душе оказалось ненапрасным, все обрело человеческий отклик, согрело другие души, жаждущие тепла и участия.
А германовских героев война не приемлет, но и не отпускает. Не только на дни — даже на часы и минуты. Часы и минуты на ласку и переживание, на то, чтобы попарить натруженные ноги и сказать друг другу доброе словом невольно похищены ими у боя. Драгоценные для нас, ибо именно в эти мгновения мы
Стреляет молчаливая переводчица в мальчишку-полицая. Промахивается — этот промах стоит жизни Лазареву, а мог обернуться провалом всей операции. Сожми зубы и — прочь все, что может заставить дрогнуть руку! Это все потом, после Победы, если выживешь. Сейчас надо действовать. А «разрешится» ли счастливо — этого они не знают, поэтому не узнаем и мы. Не станем настаивать на этой зрительской привилегии, у нас и так привилегий немало. Главная — жизнь. Мирная. Сорок лет без войны.
Виногура Г. Без интриги // Ленинградский рабочий. 1986. 23 мая.
Спустя тринадцать лет Алексей Герман подготовил «убыточную» картину к долгожданной премьере. И справедливость восторжествовала: время не состарило этот фильм. По анкете московских кинокритиков, картина «Проверка на дорогах» названа лучшей по прокату 1986 года.
...Иногда фильм кажется смонтированным из хроникальных кусков, настолько достоверна его атмосфера. Но это не хроника, стилизаторских задач режиссер перед собой не ставил. Он награжден даром выразить в кадре образ сконцентрированного времени. И мастерски воссозданная фактура конкретного исторического момента — тягучие месяцы тяжелой гитлеровской оккупации — обладает, на мой взгляд, неотразимой художественной и эмоциональной силой воздействия.
Безрадостно и начало картины: немцы находят спрятанную крестьянами картошку. Обливают бензином и поджигают. Крупные планы гитлеровцев — непроницаемые лица «сверхчеловеков», обличье зла, попирающего силой оружия беззащитных деревенских жителей, лишенных права простонать, негодовать, даже сохранить для себя еду.
Фильм «Проверка на дорогах» видит героизм каждодневный, как бы обыденный. Интонация картины, сказал бы Шукшин, — доверительная. Тут нет киноштампов, свойственных проходной «военной» ленте. Старший лейтенант Локотков (Р. Быков), в потрепанной ушанке и старом ватнике, невысокого росточка, наспех побритый, выглядит далеко не победительно. Но он наделен природной мудростью, чувством справедливости, милосердием, то есть теми качествами нравственно прочной личности, которые, кажется, озлобленно вытравляются страшными обстоятельствами и требованиями войны. Такой командир способен беречь своих людей.
‹…› будучи самостоятельным явлением в искусстве, ни в чем не умаляет достоинств известной книги. А в смысле документальности даже добавляет свое. Действительно, эпизодов проверки в прозе Юрия Германа не было. Авторы фильма взяли их из рассказов ветеранов, например, из воспоминаний Александра Николаевича Никифорова. Он забрасывался в тыл, выводил окруженцев и был ответственен за работу с полицаями, власовцами. «Его рассказы потом мне очень помогли на картине, — признавался режиссер, — а он нам рассказал массу всего, в частности про то, как проверяли бывших власовцев. Они переходили к нам целыми группами по восемь-десять человек, один раз даже на лошадях, а Никифоров вывел их на дорогу и заставил разгромить немецкий фургон, всех немцев расстрелять, кроме одного, которого отпустили, чтобы в случае чего они уже не могли обратно к немцам перебежать. И только после такой проверки их вводили в партизанский отряд. Потом это нам с Володарским пригодилось».
Поэтому важно подчеркнуть реальные мотивы сюжета «Проверки на дорогах». Новизна материала отпугивала ведь некогда и руководство Госкино. Кинокритики сейчас машут кадилом вокруг Алексея Германа. Сам режиссер шутит: стал неприкасаемым. Но ведь это все — игра крайностей: раньше получил три выговора (так ему каждый фильм отмечали), а теперь вот захвалили взахлеб. Тоже испытание духа. И возможность распрямить судьбу, закрученную против воли чужим насилием.
«Проверка на дорогах» выдвинута на соискание премии. Надеемся, что не напрасно. В фильме звучит бурятская народная песня, в ней слова: «Долг перед предками выполняю, защищая землю от врагов». И мне думается: герои картины выполнили воинский долг.
Тюрин Ю. Проверка достоверности // Советская Россия. 1988. 11 октября.
Фильм, ставший в отечественном кинематографе началом, точкой отсчета для целого художественного направления, в момент своего выхода на экран воспринимался все равно как лента вершинная, как высшее достижение в рамках этого направления. А главное — фильм оставлял впечатление необычайной оригинальности; картины, прошедшие уже по его следам, выглядели куда более старыми, традиционными.
Да простится нам этот каламбур, но фильм «Проверка на дорогах» проверку временем на дорогах к зрителю выдержал вполне. Более того, ряд открытий этой достаточно давней работы А. Германа оказался уже использован в фильмах других режиссеров, репродуцирован и не воспринимается сегодня как открытие. Однако впечатление такое, словно в этой картине — не точка отсчета, а развитие и углубление и темы, и стиля. ‹…›
Советский военнопленный пошел служить к немцам, надеясь спастись и при первой возможности перейти к своим. Так он и сделал. А то, что его появление вызвало у партизан реакцию, далекую от энтузиазма, Лазаревым, в общем, было предусмотрено. Он шел на заведомый риск, поскольку вовсе не исключал возможность расстрела на месте. Однако была надежда: если сразу не расстреляют, он сумеет делом, кровью заслужить прощение. Искупить вину. Центральным вопросом фильма стало именно это: а можно ли поверить и простить, можно ли искупить содеянное?
Незваный пришелец оказался внезапным катализатором подспудно зревших в отряде человеческих конфликтов, нравственных, позиционных несовпадений между людьми, делающими одно дело, связанными узами боевого товарищества. Командир партизанского отряда Локотков (Р. Быков), лихой бесстрашный разведчик Соломин (О. Борисов), комиссар отряда майор Петушков (А. Солоницын) — люди, не первый день делившие трудную партизанскую жизнь ‹…›.
‹…› режиссер не имел намерения давать кому бы то ни было «отпущение грехов». Но есть здесь и то, что пересказу практически не поддается. То, что надо непременно увидеть и внутренне пережить; то, что и берет за душу, будучи выражено с пронзительной искренностью, болью и любовью. С состраданием, так редко встречающимся сегодня на экране. Быть может, оттого и не состарилась старая лента, что вечны, нестареющи те чувства, которые двигали ее автором, те мучительные вопросы, которые задавал он каждому сидящему перед экраном, которые мы должны решать не потом, после фильма, а одновременно с его героями. Сию минуту, ибо вопросы эти — когда бы ни вставали они перед человеком, вчера ли, сегодня или завтра — не терпят отлагательства. Потому что цена отсрочек — человеческая судьба, человеческая честь, человеческая жизнь.
Саша Лазарев не лишен чувства собственного достоинства, хотя пройдет на наших глазах через адовы круги презрения и унижений, пройдет, стиснув зубы, не восставая даже тогда, когда немыслимо стерпеть, физически невозможно не восстать. Эти унижения, это презрение — кара за однажды проявленную слабость, за однажды совершенный компромисс. Он пришел принять эту кару добровольно, и крест этот — даже не искупление вины: это только страшная плата за право на искупление. Наверное, он понимал, на что идет, но оказалось, что представлять — со всей силой воображения, со всей готовностью к муке — совсем не то, что испытать на себе. И — вынес. И дождался. И — вот она, долгожданная, желанная, страшная проверка на дороге. Проверка его, бывшего советского военнопленного Лазарева Александра. Проверка, во время которой никто не прикроет с тыла, а в случае чего свои же и застрелят.
Надо видеть смертную тоску и муку, с какой поднимается он на дорогу, надо видеть напряженную спину, надо почувствовать, как это трудно — преодолеть физический страх шага, который предстоит ему совершить, чтобы понять всю меру облегчения, почти до невесомости, что все позади, что смог преодолеть ‹…›.
‹…› достоверность материальной атмосферы фильма, способность увидеть бытие в подробностях быта, возникла уже в этой картине. А главное, тут был найден тот художественный метод, который так пронзительно «работал» в «20 днях без войны», который на сегодня оказался сконцентрирован в картине «Мой друг Иван Лапшин». В строгой хронологической выдержанности «Проверки» внезапным откровением прозвучала одна-единственная сцена — воспоминание о том, как партизаны не решились взорвать мост, под которым проходила баржа с военнопленными. Эпизод, никак не связанный с общим движением фабулы, даже как будто затормозивший это движение, воспринимается сегодня как нравственный камертон всего фильма. Точно так же, как и финальная сцена ленты.
Сюжет уже, по сути, завершился гибелью Саши, второй и последней его проверкой на дороге. И тут возникают вроде бы необязательные, ничего к фабуле не добавляющие кадры Победы, встреча Локоткова с человеком, которого и в фильме-то не было (Локотков выводил его из окружения еще до того, как в отряде появился Лазарев). Но именно этот финал расставлял последние акценты, продлевал судьбу героев фильма за рамки кадра, в жизнь, в прошлое и в будущее. ‹…›
Павлова И. Пространство трагедии // Смена. 1986. 5 июня.