...приехал из Парижа Паша Лунгин, стал кормить меня чем-то французским и поинтересовался новыми идеями. Я рассказал про «Хрусталева», Паше все очень понравилось, он пообещал сообщить об этой истории всем французам — от рабочего класса до президента, с чем и отбыл обратно во Францию.
Через некоторое время приехали два странных француза, почему-то одетые в советскую военную форму, и стали уговаривать меня снять эту картину. Относиться к происходящему серьезно было трудно — уже четырнадцатое предложение, французы от Лунгина, в нашей военной форме... Тем не менее мы перевели заявку на французский, немного ее трансформировав. И они улетели с заявкой к продюсеру Марину Кармицу, который финансировал «Такси-блюз». После этого нас пригласили в Париж для переговоров.
Кармиц подготовился к встрече: посмотрел «Двадцать дней без войны», «Лапшина» и сказал, что готов со мной работать. На одной из встреч он спросил, что бы мне хотелось снять. И поскольку у меня, как у любого режиссера, есть в запасе несколько историй, я их и рассказал. Он выслушал, и мы договорились, что ровно через неделю встретимся снова и я скажу, какую из историй буду снимать.
Теперь я проклинаю себя — среди сюжетов был один, который разыгрывается в садике: все события происходят там, никуда ходить не надо! А я пришел и брякнул про «Хрусталева»: две серии, гигантский фильм, 1953 год, эпоха — чего нам стоили одни сталинские «зисы», которые шныряли по Москве; нам приходилось закрывать Садовое кольцо; зима — все надо было снегом засыпать. Зачем?
Кармиц согласился финансировать эту картину. Он предложил сумму, которая на том этапе вполне обеспечивала производство.
Дальше меня ждали только неприятности. Должен сказать сразу — это я виноват перед французами, а не они передо мной. Все мои «выкаблучивания» происходили от безысходности. Потому что здесь, в России, я мгновенно попал в экономический капкан. Меня здесь мгновенно замутили. И я должен был повести себя так, чтобы Марин Кармиц от меня отказался.
Вместо него появился другой человек — Филипп Годо, который давал еще больше денег, чем Кармиц. Но было одно существенное несоответствие — предполагалось, что фильм будет совместным, и мы должны были вложить в него деньги. Но российских денег я не сумел получить никак — наши шикарные банкиры делали свои дела, они требовали страховки от экономических катастроф — наших, российских: то есть если что-то случится, они должны получить свои деньги там...
В общем, Филипп Годо стал бледнеть от наших проблем, отходить, а потом отошел окончательно.
И тогда появился продюсер, с которым я работаю до сих пор, — Селегман. По профессии он режиссер, и мне всегда была интересна его точка зрения: наши отношения с ним напоминали отношения режиссера с редактором самой высокой квалификации. И никакого продюсерского давления.
От французов я вообще никаких указаний ни разу не слышал. Другое дело — требования экономические. Сейчас я оказался в положении человека, который их подвел. И это абсолютно русская история, отечественная. Дело в том, что все совместные проекты, которые осуществлялись на «Ленфильме», — это проекты маленькие. Опыта больших постановок у нас просто нет. К тому же мы выбрали на редкость «удачное» время и место — в разваливающейся стране, где все рушится и только цены летят вверх, где никто не хочет работать, а все хотят воровать. Здесь и сейчас решили снять сложную, с размахом, картину про 1953-1963 годы.
Сейчас я отснял две трети фильма, мы уже месяц «в простое», как только подойдут какие-то деньги — что-то снимем, потом опять будем «стоять». И вся финансовая ситуация решается на уровне обещаний, есть, правда, небольшие инъекции от Армена Медведева, у которого в Роскомкино денег немного, и небольшие деньги из скудного фонда Собчака. Я вообще деньги добывать не умею. А все запредельно дорого. Мы, например, снимали в городе Муроме, потом уехали, но наши грузовики были остановлены во Владимире, потому что там ввели новое правило, по которому за проезд по территории области надо платить один миллион. За каждый грузовик. И даже если грузовик этот везет не бройлерных кур, не стальной прокат, а нехитрый актерский скарб — все равно, вынь да положь этот миллион. И мы ждали, пока администратор нашел деньги, поехал туда, вручил их на посту ГАИ... И объяснить, что мы ничего не зарабатываем от проезда через Владимир, нам никому не удалось. Это уже феодальное государство, где каждый феодал набрасывается и что-то отбирает. А бюджет и так сокращен в четыре раза...
Как это будет происходить в дальнейшем — не знаю. Думаю, что отношения с Селегманом осложнятся.
А может быть, и вообще не удастся доснять то, что делали. Поэтому до сих пор меня гнетет страшное воспоминание о том дне, когда, придя к Кармицу, я мог предложить ему историю, происходящую от начала и до конца в одном садике Эрмитажа в течение нескольких осенних дней...
Герман А. Это я виноват перед французами, а не они передо мной [Записала Лариса Солоницына] // Искусство кино. 1994. № 8.
Марлена Мартыновича Хуциева, замечательного режиссера, злые языки трепали: он — дедушка русской пролонгации. Может быть, я уже тоже дедушка русской пролонгации. Все дело в том, какое кино снимать. Допустим, режиссер снимает современную картину. Быт — хорошо известен. Костюмы — из магазинов, бутиков, ателье... Выучи текст — и снимай. Что же тут особо трудного, я бы и сам снял быстро. Фильм «Мой друг Иван Лапшин» я снял за семь месяцев. А двухсерийная историческая лента «Хрусталев, машину!» требует очень большой подготовки. Снимаешь, допустим, тот же пятьдесят третий год. Так любой специалист скажет, что это сделать труднее, чем снять костюмную ленту о XIX веке. Для правды времени по улицам Москвы должны проехать правительственные «ЗИЛы». Не два. Не четыре. Не шесть. Не десять. А двенадцать! Попробуй, собери их по разваленной стране. Мы что-то взяли в Москве, Питере, привезли даже из Челябинска. Отремонтировали, на колеса поставили. И надо было проехать ночью по заснеженной Москве. Значит, перекрыть дороги, убрать транспорт, в лютый мороз одеть артистов для уличных съемок. Можно, конечно, снимать и не на Садовом кольце, а во дворе киностудии, и не двенадцать, а два «ЗИЛа», но тогда не будет правды эпохи. Да я и не могу снимать по-другому. ‹…›
Доделаю картину и, возможно, уйду из кино. Работать хорошо нет возможности, а кое-как — не могу. Буду ставить спектакли в театрах. И все-таки ощущение, что не дотяну картину до конца, что сорвусь, остается. Представляю, как много народу обрадуется этому.
Герман А. Герман и «Хрусталев»: семь лет одиночества [Интервью Вит. Потемкина] // Кино-Парк. 1997. № 6. Ноябрь.
Приходилось читать всякие глупости — вроде того, что я такой утонченный и требовательный художник и потому мне нужно шесть лет на съемки. Я снимаю в нормальные сроки. Но произошла инфляция, все подорожало в 3000 раз. Пришлось пять раз останавливать картину и вновь вступать в подготовительный период. Произошла трагедия: умер мой любимый оператор Валерий Федосов. В фильме много непрофессиональных артистов, их очень трудно озвучивать, когда их озвучиваешь профессионалами, получается фальшиво. Когда надо, не было снега, и мы запускали снеговые машины. Хотели показать страну, в которой всегда идет снег.
Герман А. Без мата получается фальшиво // Коммерсант. 1998. 23 мая.