В свое время «Седьмой спутник» сразу же по завершении благополучно был выпущен в прокат, но прошел вполне незаметно. Как художественное произведение он явно не поднимался до высот, которые сделали бы его событием, заметным в профессиональной среде; зритель, подуставший от многих однообразно-правильных историко-революционных лент, эту в общем потоке не выделил, пресса ему в том не помогла, тем более что фильм обращался к моменту не хрестоматийному, прежде кинематографом обходившемуся и, соответственно, не самому благодарному для отчетных докладов и рекламных анонсов. Интерес к картине возник, так сказать, ретроспективно. Уже после «Лапшина» «Седьмой спутник» стал появляться в репертуаре «Иллюзиона» и клубных залов: во всяком случае, автор этих строк именно тогда ощутил необходимость заполнить данный пробел в своих кинематографических познаниях и одновременно обрел таковую возможность. ‹…›
Как и во всех последующих лентах Германа, здесь в основе сценария литературное произведение — рассказ Бориса Лавренева «Седьмой спутник». Как и в них, художественная проза корректируется правдой документа. Начало фильма- документальные фотографии и кинокадры: похороны борцов революции на Марсовом поле, жертвы интервентов — повешенные, лежащие в гробах, толпы, провожающие их в последний путь, похороны Володарского, похороны Урицкого. Все это жертвы белого террора. Ответом станет красный террор. Фоном для вступительных титров картины служит приклеенная к стене листовка с Декретом о Красном терроре: «30 августа в Петрограде убит председатель В. Ч. К. т. Урицкий. В тот же день совершено злодейское покушение на Владимира Ильича Ленина. На убийство Урицкого, на покушение на вождя мировой революции товарища Ленина пролетариат ответит смертельным ударом по прогнившей буржуазии. Не око за око, а тысячу глаз за один, тысячу жизней буржуазии за жизнь вождя. Да здравствует Красный террор!»
Неблагостный настрой задают эти кадры: революция предстает в своем грозном облике, сурово напоминая, сколь многие жертвы она повлекла за собой. Тем лентам, которые Герман снимет потом один, так же присуща небоязнь обращения к трагическим страницам истории.
Героем фильма и является представитель той самой «прогнившей буржуазии», на которую обрушивает свой карающий меч революция. Генерал-майор Адамов, военный прокурор, профессор истории права Военно-юридической академии, оказывается в числе тех, кто взят заложниками в Отдельный арестный дом Литейного района. Публика разношерстная: офицеры, юнкера, коммерсанты, государственные чиновники, есть и бывший член Думы; люди разных взглядов, монархисты и либералы, с пониманием относящиеся к новой власти и ненавидящие «жидов и большевичков», — все они оказываются перед лицом страшной и, увы, слишком реальной угрозы — никогда уже не выйти отсюда. Одни принимают неизбежность конца с гордым вызовом, другие — с униженной мольбой о спасении, третьи — со стоическим спокойствием.
Адамов принял случившееся с мудрой печалью и достоинством человека, понимающего историческую предопределенность происходящего, вину своего класса перед теми, кто вершит сегодня возмездие, вершит жестоко и, конечно же, далеко не всегда справедливо, но может ли разбирать правых и виноватых вырвавшаяся из вулкана лава.
Адамову повезло: следователь В. Ч. К. припомнил, что в 1905 году его однофамилец пытался защитить отданных под трибунал революционных матросов, записал к приговору суда свое особое мнение. Нет, это не однофамилец, это сам Адамов и был. Себе он этого в заслугу ни при старой, ни при новой власти не ставил: просто отстаивал справедливость, как того требовал его профессиональный долг. Но для следователя это достаточное основание, чтобы отнестись к нему иначе, чем к остальным, — его отпускают на свободу.
Но и на свободе для него все уже иное: свою квартиру он застает превращенной в коммуналку, заселенной чужими людьми. ‹…›
Когда Петроград сжал кольцом Юденич, и арестном доме появился усталый, небритый человек с провалившимися от бессонницы и недоедания глазами (очень хорош в этой маленькой роли Алексей Баталов): от имени революции он предложил амнистию и полное прощение каждому, кто пойдет защищать республику. Желающие есть, хотя их и немного: вышедших из строя обдали презрением оставшиеся. Почти случайно выясняется, что помимо заключенных есть тут еще один человек — «генерал-прачка». «Это что, форма протеста?» — спросит его представитель Реввоенсовета. «Нет, это форма существования», — отвечает Адамов.
Так он оказывается в рядах Красной Армии, вновь в своем прежнем юридическом качестве. И точно так же, как и в 1905, вступает в конфликт со своими коллегами по правосудию, на этот раз революционному. Чтобы осудить мужика, подозреваемого как соучастника убийства продотрядовцев (а кара тут возможна одна — расстрел), Адамов требует бесспорных улик — без них дело не может быть закрытым. В противном случае он запишет особое мнение. Но времени нет ни на следствие, ни на улики, ни на особое мнение — судят и вершат приговор так, как подсказывает чутье. И тут же приходится спасаться от белого патруля, и только чудом Адамову удается уйти.
Впрочем, ненадолго. Он попадает в плен. К нему как к офицеру отношение особое. Возможность предположить, что добровольно надел красноармейский шлем, заведомо отпадает. Ждут, что, конечно же, он перейдет на сторону белых. Нет — Адамов спокойно и твердо отвергает полученное предложение: «Служба в вашей армии для меня этически неприемлема». Офицер, готовившийся откупорить бутылку дли дружеской встречи, почти немеет. Кто перед ним? Дурак? Сумасшедший? Что с ним делать? Неужели же — расстрелять?
Когда финальный отъезд камеры от почерневшей избы, где после залпа остались на талом снегу тела Адамова и делившего с ним последние дни и часы красноармейца, втянет в обрез кадра безжизненное пространство чернеющего под проталинами поля и столь же безжизненный силуэт одиноко торчащего плуга, щемящее и горькое чувство рождается этим зрелищем. Как устала без плуга земля! Как ждет она прикосновения человеческих рук, столько лет сжимающих вместо рукоятей орал мечи!..
Прекрасный фильм можно было бы сделать по этому сюжету! И абрис этого прекрасного фильма здесь проглядывает. Точный и выразительный подбор лиц, скупость и емкость красноречивых деталей (тот же только что вспомянутый плуг или печально торчащая в зале особняка, превращенного в арестный дом, мраморная Венера с отбитой головой — отбитой не в некие «античные» времена, а сегодня, бессмысленно и варварски), стремление к скупой и честной правде, воскрешающей время. Но рядом с этим же — неуверенные попытки правду пригладить, подравнять и сделать поблагостнее какие-то из характеров (увы, это коснулось и главного героя, сыгранного Андреем Поповым), залить жесткие конфликтные стыки сладковато утешающей или надсадно бодрящей музыкой. Компромисс? К сожалению, компромисс. Но и такой опыт небесполезен.
Липков А. Герман, сын Германа. М.: Киноцентр, 1988.