В финале фильма Отара Иоселиани «Жил певчий дрозд» чуть громче обычного стучит маятник простых домашних часов. Да, он говорит о безвозвратности потерянного времени и еще о многом. Зритель уходит задумчивым и печальным. И, по-моему, это хорошо.
Здесь может возникнуть дискуссия. А нужны ли нам фильмы, наводящие грусть? Не расслабляют ли они, не демобилизуют ли? И, боже упаси, не искажают ли типические черты нашей действительности — жизнеутверждающей и бодрой? Я отнюдь не шаржирую: такие возражения возможны. И было бы несомненно плохо, если б грусть и печаль порождало большинство наших фильмов. Зрители бы просто перестали ходить в кино, критики забили бы тревогу. А не было бы столь же плохо, если б большинство наших фильмов порождало веселье, смех? Ведь не обязательно зрителю каждый раз уходить из кинотеатра, нахохотавшись, как после «Кавказской пленницы» или «Джентльменов удачи». Человеку свойственны сложнейшая гамма чувств, тончайшая радуга настроений, и искусство не имеет оснований игнорировать одни настроения и чувства, беспрестанно будоража другие. Печаль, досада, сожаление — чувства благородные, особенно если они вызывают намерение устранить причины, вызывающие их. ‹…›
Несмотря на то, что сценарий этого фильма писали пять человек, сюжета я не уловил, композиции не почувствовал.
В самом деле, вслед за Гией фабула фильма перепархивает с одного места на другое, от одних персонажей к другим. Возникнув, многие персонажи исчезают и больше не появляются. А многие эпизоды можно было бы, пожалуй, перетасовать, поменять местами. Да уж, вот она дедраматизация, дегероизация!
Впрочем, как это у Горького сказано о сюжете? История развития (или раскрытия?) характера героя?
‹…› ...и монотонно-отрывочные диалоги, и потоки разнохарактерных звуков, и разнообразие музыки закономерны, определены композицией и стилистикой фильма, в свою очередь обусловленными характером героя. Хаотический на первый взгляд фильм оказывается на редкость гармоничным и пронизанным мыслью.
Жизнь мчится мимо Гии, разнообразная и привлекательная жизнь, но он, скользя по ней, улавливает только случайные встречи, обрывочные диалоги, поверхностные отношения.
И здесь надо особо остановиться на исполнителе главной роли — Геле Канделаки. Он, как это ни удивительно, не актер, а
Вот здесь-то и таится главный успех фильма: найден новый, свежий, необычный и сложный человеческий характер.
Уже загорались споры кинокритиков — каков он: положительный, отрицательный? И, правда, как не полюбить Гию Агладзе — доброго, отзывчивого, бескорыстного? И как не осудить Гию Агладзе — пустого, легкомысленного, бесхребетного? Как не увлечься его дружелюбием, готовностью идти навстречу? Как не возмутиться его бесплодностью?
Вот в этой многокрасочности и заключена социальная выразительность этого образа. Характер Гии по-своему также отражает черты нашего общества, открытого для всех человеческих стремлений, организованного так, чтобы каждый мог проявить себя, найти свое место. Но человек должен уметь использовать эти возможности, уметь поставить себе цель, сосредоточить свои силы для ее достижения. Гия Агладзе этого не сумел. И остался певчим дроздом, симпатичным пустоцветом. Разве так не бывает?
Открыть в жизни новый характер, заключающий в себе черты социального конфликта, нелегко. Немногие фильмы могут быть в этой связи названы. Мне вспомнился фильм Ларисы Шепитько «Крылья». Центральная роль этого фильма — бывшая военная летчица, столь прекрасно сыгранная актрисой М. Булгаковой, — тоже несла в себе малоисследованные, но существенные противоречия. Честный, храбрый, самоотверженный и добрый человек, получивший, казалось бы, все возможности для роста, отставал от жизни, засыхал, становился людям в тягость. И вывод, основная мысль фильма, был поучителен: не надо думать, что новая нравственность рождается легко, сама собой. Человек не должен останавливаться, успокаиваться. Так же и образ Гии отчетливо говорит о том, что нельзя скользить по жизни, размениваться на пустяки. Каждый человек обязан найти свое место в сложном процессе вечно меняющейся жизни. Гия своего места не нашел. Он не смог ответить за себя перед человеческим обществом.
Торопясь куда-то сияющим солнечным утром, Гия загляделся на хорошенькую девушку и погиб под автобусом. Пораженные неожиданностью и горем, мы старались заглянуть через головы сбегающихся людей, мы слышали тревожный вой кареты «скорой помощи»...
Случайная, глупая смерть!
И зачем это нужно? Случайность в финале фильма? Мрачные ноты вместо разрешения конфликта? Или, может быть, даже (вспомним падающие около героя фикусы и кирпичи) унылая мысль о предопределенности.
Нет, уныния и мистики здесь нет. Отар Иоселиани погубил своего симпатичного героя для ясности окончательного вывода. Жил певчий дрозд. Порхал по жизни. Казался талантливым, приятным, даже необходимым. А что он создал, что оставил людям? Крючок на стене мастерской, на который часовщик привычно вешает свою кепку.
Мораль ясна. Отчетлива, как в басне. Поучительна. И маятник, отсчитывающий уходящие секунды, зовет помнить не о смерти, а помнить о жизни, о ее смысле, о ее требовании к каждому: найти себя в свершениях для людей.
Юренев Р. Ясно, как в басне // Искусство кино. 1972. № 8.