Фильм сложен и многослоен — я просто не могу припомнить
В фильме то и дело возникают храмы. О них говорят и спорят, в них размещают некие опасные приборы, их пытаются спасать, их взрывают, а потом они появляются вновь в виде красочных тортов.
Храм «Покаяния» лишен религиозной окраски: это храм духа человеческого, храм народной нравственности, народной памяти, народной мудрости. Средоточие красоты, связь времен прошлых с временами грядущими. Реальный храм с реальными фресками, который реально пытаются спасти, незаметно превращается в символ: мракобесие не внутри храма, а снаружи, и взрывает оно не просто церковное здание, а саму веру народа.
Гремит взрыв, оглушая всех: Варлам Аравидзе взорвал ХРАМ. И здесь для меня символ переплетается с реальностью в единую вязь: я вспоминаю другой храм, взорванный в другом городе по другому приказу. Некогда он возвышался над Москвою-рекой, венчая собою Бульварное кольцо. Храм Христа Спасителя был памятником Отечественной войны 1812 года, строился на добровольные пожертвования, а в коридоре, что опоясывал грандиозное здание, на мраморе запечатлены были важнейшие события войны и имена павших в боях героев. ИМЕНА. Это был Вечный огонь благодарной памяти народной спасителям Отечества нашего, но реальный Варлам Аравидзе развеял в прах и память, и благодарность, и имена героев... Так фильм смыкается с фактом, но идет дальше, вскрывая причины и следствия планомерного уничтожения храмов на нашей земле, храмов в нашей культуре и храмов в каждом из нас.
Делегация умоляет всесильного правителя отменить приказ об опасных опытах в храме, угрожающих сегодня стенам и фрескам, завтра всему человечеству. «Городской голова» упорствует и юродствует отказывается и удивляется, снова юродствует, лжет и улыбается, улыбается и лжет — но в конце концов торжественно разрывает собственное распоряжение. Доверчивая интеллигенция, не умеющая сомневаться в слове, благодарно улыбается Варламу Аравидзе. Варлам Аравидзе благосклонно улыбается доверчивой интеллигенции и... И тут же с пафосом начинает рассказывать, какую райскую жизнь он создаст для всего народа. Пафос демагога подхватывает оглушающий «Танец с саблями», камера отъезжает и мы видим, что наш герой разглагольствует о грядущем рае в... оранжерее, вдоль стеклянного купола которой многозначительно прохаживается стражник в латах. Именно здесь возникает впервые зловещий призрак средневековья. Бесстыдная ложь, наивная доверчивость, взвинченный неистовством мелодии оптимизм в искусственном климате оранжерейного бытия — это и есть предпосылки завтрашнего взрыва храма. Но пока предпосылки: правителю еще предстоит физически расправиться с интеллигенцией, запугать народ, расплодить, как клопов, карателей, изнасиловать Фемиду и бесконечно, бесстыдно лгать, лгать, лгать. И тогда вместо «Танца с саблями» загремит вдруг бетховенская ода «К радости» на чистейшем немецком языке. И оборвется взрывом. Что это — взорвали храм? Убили художника Сандро Баратели? А может быть, это началась война?.. Фильм не отвечает: он призывает думать.
Думайте, люди! Думайте наконец-таки, сколько же можно существовать, исполняя, но не думая, веря, но не веруя?..
Вот к чему приводят взрывы храмов. Вместо них возникает суррогат — фильм начинается и заканчивается кремовыми храмами. Сахарные колокольни, кремовые церкви, марципановые кресты: против этого никто ведь не протестует. На здоровье: Варлам Аравидзе добился своего, переселив храм из области духа в органы пищеварения.
И вновь это не только блестящая метафора, а историческая реальность. Превратив церкви в керосиновые лавки, склады, а то и просто в отхожие места, разместив в монастырях тюрьмы и колонии, мы вдруг спохватились и начали спасать уцелевшее. Но спасали лишь здания, а потому и воскресили их как декорацию, на фоне которой ряженные в стиле «рюсс» молодцы и девицы изображают русское гостеприимство за иностранную валюту. Место национальной самобытности занимает ныне безвкусная и дурно отрепетированная стилизация, включающая в себя показное радушие, кабацкого стиля переплясы, отмененные еще Петром Великим поклоны до полу (спасибо, хоть не челом бьем о порог!) да пресловутые хлеб-соль, которые преподносились доброму барину по возвращении оного в родовое поместье из очередного вояжа в Париж. Лакейское угодничество выдается за национальную манеру поведения: чем не сусальные храмы фильма «Покаяние»?!. Варлам Аравидзе разрубил цепь времен.
А с виду был весьма скромен. В одном и том же полувоенном костюме, в сапогах, в которых его и хоронят. И лгал без зазрения совести. но как-то наивно, хотя всегда нахраписто; и демагогия его была прямолинейна и элементарна, и улыбка не сходила с лица: он изо всех сил стремился быть «из народа». Из того самого, которому лгал, который презирал, который запугивал и терроризировал, но законы времени облекали его именно в эти одежды.
А вот сын Варлама Авель Аравидзе участвует в ином карнавале. Он модно одет, он далеко не прост, он задумчив и значителен, красив и импозантен. Он хорошо воспитан и непринужденно сыграет вам «Лунную сонату». Но он сын своего отца и начинает свой путь в фильме с того, что крадет распятие у доверчивой дочери Сандро Баратели Кетеван.
Поразительно, но отца и сына Варлама и Авеля Аравидзе — играет один актер — Автандил Махарадзе. Я видел фильм дважды, но и после вторичного просмотра я способен лишь уговорить себя, что столь различных людей (даже не людей, а типы), различных решительно во всем: во внешности, в походке, взглядах, голосе, улыбке, манере поведения и манере разговора, в жестах, позах и, как мне упорно кажется, даже в росте (ей-богу, Авель выше!) — играет один и тот же человек. Это невероятно, я никогда не видел ничего подобного. Но я не рискую вторгаться в чужую область и лишь выражаю свое безмерное восхищение талантом и трудом актера.
Да, сын ничем не похож на отца, но зловещая общность связывает их. Эта общность — роковой знак Каина, тавро проказы и проклятия.
А проказа есть ложь. И если Варлам Аравидзе лгал для достижения личной цели, то Авель Аравидзе лжет уже по инерции. Ложь стала нормой жизни.
‹…› ...мертвый Варлам Аравидзе полетит в пропасть. Справедливость восторжествовала, во имя тысяч безвинно погибших свершилось святое возмездие.
Но не вздыхайте с облегчением. Пока прошлое не подвергнуто гласному рассмотрению и гласному суду общественности, труп продолжает разлагаться среди нас, и авели могут быть абсолютно спокойны. Все, что вы видели на экране, всего лишь мысли, мечты о справедливости, видения, и не успел еще труп Варлама Аравидзе скатиться по склону, как мы снова оказались на кухне, где тихая Кетеван, дочь уничтоженных супругов Баратели, стряпает свои сладости. Вместо белого платья на ней испачканный сахарной пудрой передничек, а с газетного листа победно улыбается Варлам Аравидзе, и траурная рамка нисколько не умаляет его торжества: он победил, вытравив совесть не только у собственного сына, но и у потомков строптивой интеллигенции. Какая горькая ирония: художник Сандро Баратели погиб в лагерях, пытаясь спасти реальный храм, а его дочь сноровисто сляпает храм сусальный по вашему заказу.
— К чему дорога, если она не приводит к храму? — удивится старая женщина, поставив этим вопросом последнюю точку в фильме. (Эта крошечная, но важная роль оказалась последней на творческом пути великой грузинской актрисы Верико Анджапаридзе.)
И в этом вопросе для меня самый горестный и самый главный вывод фильма: когда же ты восстановишь утерянную дорогу к храму народному, интеллигенция? Ведь твой долг светить народу, светить, обжигая руки и душу, светить до последнего мига жизни своей и успеть передать светильник тому, кто склонится над тобой? Неужто смрад проклятого прошлого настолько отравил тебя, что ты способна лишь мечтать о справедливости да лепить для сегодняшних авелей пряничные храмы?
Фильм Абуладзе — набат, взывающий ко всеобщему покаянию, к нашей гражданской совести: хватит! Хватит лжи, хватит холопства, хватит трусости. Вспомним наконец, что все мы граждане. Гордые граждане гордой страны.
Васильев Б. Прозрение // Советский экран. 1987. № 6.