Январь 1987 «Покаяние» выходит на экраны страны. Сделано 1200 копий фильма — это последний рекорд советского кинопроката. Фильм посмотрят 13,6 миллионов зрителей.
В названии этого фильма современникам видится метафора общественного обновления; финальная фраза о дороге к Храму озаглавит сотни газетных и журнальных статей, будет измусолена в прямых и косвенных цитатах. При этом «Покаяние» в свой срок обозначает водораздел между «прогрессистами» и «ретроградами». Непримиримых антагонистов объединяет лишь то, что идейный посыл фильма для тех и других несказанно важнее его поэтики. И рассуждения о ней, в конечном счете, превращаются в разговор об огрехах политического курса и половинчатости перестройки.
Но и через 15 лет опрос, проведенный специально для данного издания, покажет ту же амплитуду мнений: ряд кинематографистов впишет «Покаяние» в графу «главные достижения», но и значительная часть — в графу «главные разочарования». Причем последних можно смело отнести к числу эстетов, аполитичных и не ангажированных. Парадоксы восприятия картины коренятся в ее родословной. Покаяние задумывалось как притча. В 1970-е гг. многие говорили притчами, почему и получалось в результате искусство, а не социальная фальшивка. Сказать, о чем снимал Тенгиз Абуладзе, не так просто: он задумывал чрезвычайно сложную фреску с многоуровневой, достаточно эзотерической символикой, рассчитанной на узкий круг своих и на глухое непонимание цензуры. В картине множество цитат, текстовых и визуальных, — из Библии, из грузинской классики, из Иеронима Босха. Впоследствии «Покаяние» будет выглядеть неким итогом всего перестроечного кино — но итогом, появившимся до, а не после. Это отражает и социальную ситуацию, вернувшуюся к уровню 1984 г. как в смысле общественных ожиданий, так и в смысле начальственных намерений. Любопытно, что в том же 1984 г. творческий подъем пережили почти все наиболее чуткие литераторы: Булат Окуджава после долгого перерыва написал цикл превосходных песен и закончил «Свидание с Бонапартом», с новыми отличными текстами выступили Фазиль Искандер, Владимир Маканин, творческий подъем переживал даже Иосиф Бродский, отрезанный от российского культурного контекста. Очевидно, готовность к поворотным событиям, предощущение новизны были всеобщими.
«Покаяние» — трагифарс, картина со множеством откровенно пародийных эпизодов, что естественно, поскольку перед нами прежде всего притча о растлении — о том, как востребован и любим тоталитаризм даже в самых абсурдных своих обличиях.
Главный герой фильма носит фамилию Аравидзе. «Аравидзе» по-грузински означает «Никто». «Никто» означает «каждый». В лучших произведениях о времени большого террора не маячит, не мозолит глаза усатая кукла в знаковом сером френче и с трубкой в руке, но пробирает до костей стылое дыхание сталинизма и высятся невидимые тюремные стены, которые воздвигают для себя сами слабые люди. А деспот — лишь точка приложения их страхов, надежд, слабостей, фанатизма и иллюзий. В «Покаянии» же это пластически выражено самим обликом диктатора. Нарочито буффонный властвующий монстр, словно сшитое из кусков мертвечины чудище доктора Франкенштейна, «собран» из усишек Гитлера, бериевского пенсне, черных штанов Муссолини, иезуитских шуток Сталина и прочего хлама истории — но сам он ничто. Нелепая марионетка, которая взмахивает ручками, витийствует, распоряжается судьбами, печется о здоровье нации, льет кровь как клюквенный сок. А люди завороженно жрут глазами чучело, искательно ловят за стеклышками пенсне оттенки выражений лицемерных гляделок-щелочек, наделяют высшим смыслом его пустопорожние речения... Те, кто впоследствии будут говорить о безнадежной архаичности фильма Абуладзе, пусть вспомнят, каких только коверных ни избирали народы своими пастырями. Во главе толпы становится тот, кто ловчее «озвучит» ее ожидания — пусть сам он трижды буффон и черная дыра.
«Покаяние» — история о мгновенном переходе от фарса к трагедии (а не наоборот, как утешали себя многие), о том, как игра стремительно оборачивается кровавой расплатой, о неизбежном и неизбывном дурновкусии всякого государственного величия, соблазн которого останется таким актуальным и в будущем. Фильм Абуладзе — манифест презрения к выродившемуся человечеству, единственным оправданием которого становится искусство (главный герой картины, противопоставленный диктатору Варламу Аравидзе, — художник). Не сказать, чтобы в «Покаянии», как и в «Древе желания», зрителю явлена надежда. Для начала нужно покаяние, осознание греха — а там уж Бог весть, возможно ли возрождение. Возможно ли? Известен ответ Абуладзе одному из журналистов: «Следующий мой фильм будет о конце света». Эта мрачная шутка — вполне в его стиле. Классик с мировой славой, в последний период своей жизни обласканный партией, правительством и многомиллионным населением, увенчанный всеми возможными лаврами, — был законченным пессимистом. Об этом говорит и то обстоятельство, что после своего главного фильма он так больше ничего и не снимет
Анашкин С., Быков Д., Ковалов О. [«Покаяние»] / Новейшая история отечественного кино. 1986–2000. Кино и контекст. Т. 4. СПб.: Сеанс, 2002.