Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Крушение и утверждение мечты

Черный коршун зловеще кружит в высоком небе, а под ним, внизу, на зеленой траве, среди алого поля огненных маков — белая лошадь, беспомощно пытающаяся подняться на ноги. Но сил уже больше нет: это смерть. Так начинается фильм Тенгиза Абуладзе «Древо желания», и уже в этих вводных кадрах задан стилистический ключ к картине, где цвета взяты в первозданно несмешанном виде, интенсивно яркие и глубокие — черное и белое, зеленое и алое, где столь же открытыми, отрешенными от полутонов житейских правд предстают и характеры героев, и вечные категории бытия: зло и добро, любовь и ненависть, радость и горе, отчаяние и надежда, жизнь и смерть. То есть, как очевидно, уже начало картины обещает фильм поэтический.

А не возврат ли это — невольно напрашивается вопрос — к этапу, которым уже переболело наше кино, к тем достопамятным ярким метафорам и наполненным значительностью символам, кои, случалось, должны были скрыть отсутствие ярких характеров и значительности сюжета, к красноречию языка, призывавшемуся не раз, чтобы подменить красноречие мысли? Впрочем, этот выпад по адресу поэтического кинематографа, как-то незаметно заглохшего у нас в последние годы, носит, как очевидно, характер сугубо риторический. Хотя бы потому, что явление это несравненно более значительно и сложно: ведь «поэтический кинематограф» дал не только немало прекрасных картин (к ним принадлежит и «Мольба» того же Абуладзе), но и раздвинул наше представление о возможностях киноэкрана, умножил его язык, его жанровую палитру, влился тысячей ручейков в произведения, казалось бы, сугубо прозаические по своему складу и в ряде прекрасных картин (вспомним работы Панфилова или Иоселиани) дал тот неразделимый сплав поэзии и прозы, жизненной конкретности и обобщающей философской глубины, который и создает воздух искусства, его объемное многомерное пространство.

Поэтому кстати, не лишне и здесь обратить внимание на принципиально важную особенность «Древа желаний», идущую от его литературной первоосновы. Поэтический фильм сделан по прозаической книге. Более того — документальной, автобиографической, где нет вымышленных героев — все они пришли из памяти детства автора, каждый со своей реальной судьбой, со своей истиной, в этой реальной судьбе воплотившейся.
И тем не менее Абуладзе глубоко прав, выбрав для экранного переложения книги язык поэтического кино. Прав, введя в картину отсутствовавший в книге пролог, заявляющий эту поэтическую стилистику. Ибо прозаическая эта книга — «Древо желаний» (в русском переводе она издавалась под названием «Волшебное дерево») — написана поэтом, народным поэтом Грузии Георгием Леонидзе, и все рассказанное в ней увидено глазами поэта. ‹…›

Но при всем том «Древо желания» также и проза с подробно и емко выписанными характерами, с индивидуальными судьбами, прослеженными детально и обстоятельно, с осязаемой конкретностью жизненных деталей. По сравнению с книгой поэтическая струя в фильме усилена (это неизбежно, экран не смог бы вместить всего обширного описательного материала), но прозаическая основа фильма неизменно ощущается в полноте и точности характеров, в глубине знания той жизни, которая предстает перед нами.

По пути на экран книга претерпела и другие изменения: не всем героям нашлось место в фильме, не все их судьбы оказались досказанными на экране. Какие-то из образов потребовалось объединить друг с другом (так пышнотелая Наргиза вобрала в себя и Наргизу из книги, и Марцию, и стряпуху Маринэ), другие утратили какие-то из своих черт — все это вещи при экранизациях достаточно распространенные, и, надо сказать, Абуладзе и его соавтор по сценарию Реваз Инанишвили вносили изменения тактично и бережно, с огромной любовью к книге, к ее поэтическому миру. Отступления от авторского текста как раз и продиктованы стремлением полнее и глубже передать его суть, не отказываясь, впрочем, и от своего режиссерского лица, своего видения мира.

Не в этих отступлениях, однако, главное отличие фильма от книги оно в самой его конструкции. Где-то в самом тексте «Древа желаний», в мимоходом брошенной фразе Леонидзе назвал эту маленькую свою книжку «венком из виноградных листьев». Это не просто красивый образ, это и точно обозначенный драматургический принцип книги, где одна новелла следует за другой, не продолжая ее и не предваряя следующую, но словно бы прибавляя к тому же венку еще цветок, еще лист, вплетаясь в общее течение повествования, но существуя при этом и вполне независимо от него.

Структура фильма иная, лишенная этой непринужденной свободы. Лишь поначалу может показаться случайным соединением, «горой фруктов на узорном деревянном блюдце» то множество образов, которые ее населяют: чем дальше, тем яснее вырисовывается единый несущий стрежень ствол дерева, разветвляющийся на множество ветвей, множество характеров, судеб. Это не просто врезавшиеся в память яркие лица, живые зарисовки детства будущего поэта — это концепция мира, философия жизни, рождающаяся из столкновения многих личных концепций, проповедуемых или исповедуемых героями фильма. И, как обнаруживается, все те частные изменения, которые внесли авторы фильма в судьбы или характеры своих героев продиктованы не прихотью, не случайными соображениями, но требованиями целостности фильма, его мира, его философской концепции. ‹…›

Наверное, найдутся и те, кто упрекнет авторов за их упрямую страсть коллекционировать странных героев, чудаков, фантазеров, «людей однобоких, в одну сторону тесаных, одним глазом видящих». Разве таков нормальный облик нормального села? Верно, конечно. Напомним только, что все эти герои пришли со страниц автобиографической, документальной книги Леонидзе — больше того, в ней еще немало персонажей, которые могли бы продолжить этот долгий ряд чудаков, людей не от мира сего. Был там и наивный цирюльник, отец двенадцати детей, бросивший свой дом, чтобы ехать уговаривать царя прекратить войну; выживший из ума старик военный по прозвищу «Гитара-майор»; и бывший князь Кадор, который никак не мог понять, за что же свершившаяся революция отняла у него все владения, почему ревком не хочет оставить ему всего-навсего один луг Может, и остались они в памяти поэта со времен детства именно благодаря странности своей, непохожести на других. Как видно, и авторам фильма дорога именно эта необычность, человечность этой необычности. Ну, а что до того, что «нечудаков» в мире больше, чем чудаков, то фильм ведь и не претендует на некое среднестатистическое описание предреволюционной деревни он о другом. ‹…›

Так что, как видим, очень непохожи друг на друга обитатели этой деревни: мечтатели и реалисты, пламенные проповедники и печальные отшельники, покорившиеся своей судьбе и бунтующие против нее, просто крестьяне, предпочитающие лишний часок вздремнуть все равно этот мир не исправить к лучшему. Чем же поверяется кредо каждого из них? Ведь фильм «не о том, что все имеют одинаковое право на жизнь». И это не только лишь словесная декларация — таково действительное существо позиции авторов: они вовсе не отказываются от своей моральной оценки, от своего суда над героями.

Пробным камнем для каждого является сама жизнь. Впрочем, понятие «сама жизнь», как очевидно, достаточно неопределенно и растяжимо. Есть, скажем, жизнь плоти и жизнь духа и далеко не всегда сливаются они в гармоническом единстве. Так что и в фильме проверка истин и принципов начинается с самого простого — с их отношения к земной стороне бытия. Воплощает ее крестьянская девка Наргиза, пышущая здоровьем, обилием телес, радостной полнотой жизни. И видно не случайно каждого из «проповедников» авторы так или иначе сталкивают с ней, заставляя проявить свое к ней отношение. Кстати, думается, именно в этом причина того, что несколько героинь книги стали на экране одной Наргизой: дело не только в том, чтобы сократить «населенность» и без того насыщенного лицами экрана, но в том, главное, чтобы привести к единому знаменателю, единой точке отсчета величины сопоставляемых характеров и человеческих позиций.

‹…› В картине столь важен намного больше, чем в книге — образ Мариты. Она не просто героиня повести о погибшей любви, она — душа поэта.

Мариту против воли, вообще не спрося ее воли, выдают замуж за богатого овчара Шете. «Гедиа парень неплохой, — убеждает отца Мариты дед Цицикоре, — но бедный, несостоятельный. Разве он может создать хорошую жизнь твоей девочке?»

Какое дело Цицикоре до чужой семьи, чужой любви, чужой свадьбы? Но нет, он и здесь ощущает себя ответственным за все, не только за село — за всю Грузию. «Немного нас, грузин, на свете и потому все хорошее и породистое мы должны беречь и умножать... Если ты, Чачика, добра желаешь своей стране, выдай Мариту за Шете».
Столкнулись любовь и догма победила догма. Венчанье в церкви заставляет вспоминить «Мольбу» Абуладзе. Вот так же и там в финале венчали деву, идеал поэта, с козлоногим чертом Мацилом.
— Продали! Продали! Люди, пресвятую Марию продали!.. За красненькие червонцы продали! — кричит мужик Кориа, проклиная «чертова законника» Цицикоре. ‹…›

Мальчишки швыряют комья грязи в лицо Марите. «Никому не позволим деревню позорить», — шипят деревенские сплетницы. Бегут навстречу крестьяне — дети и взрослые, вливаясь в разрастающийся вал шествия.

Трагедийной мощью полны эти скупые, лишенные цвета кадры. При всей конкретности, знакомости лиц, проходящих перед нами в этой сцене, воспринимается она как пришедшая из вечности, как евангельская на все времена притча о слепоте толпы, предающей поруганию красоту, чистоту человеческую, душу поэта.
Все многочисленные силовые поля сюжета замыкаются в этой сцене, все экранные характеры приходят здесь к своей завершающей точке, к моральной оценке своего существования. И окажется, что нравственная высота на стороне тех, кто не учил других, как жить, а просто, хорошо ли, худо ли, жил своей жизнью. ‹…›

В извечном столкновении чувства и догмы победила догма. Но победила ли? Через много лет поэт, вернувшийся в края своего детства, найдет развалины дома Мариты, поросшие густым бурьяном, травой забвенья. Но вопреки всему растет на пепелище старого очага гранатовое дерево с огненно алыми цветами. И из памяти детства встает образ девочки, дочери Элиоза, молящейся о чудо-дереве, древе желаний: «Господи, помоги мне найти, помоги мне найти». Ничто не проходит бесследно, не умирает красота мира, не умирает и в душах человеческих жажда прекрасного, мечта о чуде.

Но не только об этих вечных поисках «древа желаний» идет речь в фильме.

Речь идет о самом древе жизни, сплетенном из множества человеческих судеб, стремлений, желаний. Оно живо, это дерево, пока венчают его живые ветви, разные, отличные друг от друга, каждая по-своему прекрасная, каждая по-своему корявая. Любая догма, самая наилучшая, как бы ни пыталась она выправить эту самой природой данную корявость, обречена на поражение. На то оно и дерево, а не тесанный столб. В его кроне всегда тень и свет, добро и зло, радость и горе, отчаяние и надежда.

Фильм Абуладзе, ведущий нас через потрясение, через крушение мечты, утверждает мечту, говорит о надежде.

Липков А. Все краски экрана. М.: Изд-во литературы и искусства, 1982.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera