Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Кино: Мольба
Поделиться
Механика беззаконной власти

Тенгиз Абуладзе знает скверную механику беззаконной власти, ее закулисье, все эти внезапные разносы подчиненным за правонарушения, все эти ухмылки, с которыми их, черт с ними, прощают (сцена грозы над Доксопуло, который в нерве подслушивает, удастся ли благоволящей ему секретарше утишить гнев Варлама), — но он знает про беззаконие и нечто иное и большее.

Беззаконие (так движется мысль в «Покаянии») не только посягает на чьи-то жизни, ломает их и отнимает их; беззаконие есть посягательство на жизнь в высшем смысле этого слова.

Беззаконие проедает бытие. Если в суде оказываются люди в мантиях и в париках, если на всадниках, спешившихся во дворе, где стоит грузовик с арестантами, оказываются латы и кольчуги, если в разоренном храме звучит по радио речь Эйнштейна и по своим делам шмыгает какой-то выходец из Босха в наряде XV века и с тяжелым крысьим хвостом, — это не каприз режиссера и не карнавал персонажей, а знак того, как беззаконие разъело время. На улицах города, взятого Варламом и им терзаемого, вполне могут скакать всадники, которые вырезали Грузию при монголах или при турках; злу открылись щели в проеденном времени; старое зло в щели лезет, всплывает со дна времен, хватает живых.

Фильм «Покаяние» сделан в глубоком сознании того, что преступление смущает мир и заражает его смутой. ‹…›

Беззаконие наполняет жизнь тем, что не может, не должно ее наполнять, для чего прежде надо вытеснить ее природное, наследственное наполнение. Варлам знает, что делает, когда в старом храме, где еще можно разглядеть на стенной росписи «Изгнание из рая» и «Уверение Фомы», оказываются вбиты какие-то гигантские штыри с подвешенными на них гроздьями поблескивающих медных шаров и тарелок и громоздится чудная аппаратура.

Варлам также знает, что он делает, когда преследует чету Баратели: в союзе Сандро и Нино есть то, на чем мир стоит, держится; в нем наполненность должным. Это люди чести, люди семьи, люди товарищества, люди отечества, на земле которого стоит старый храм. ‹…›

В систему творческих импульсов Тенгиза Абуладзе входят и живая образность дома, и корневая образность народной памяти, и грозная и гротескная образность «потрясенного естества». Свобода, с которой эти импульсы соединяются, удивительна. Какой-то слой памяти (нашей, зрительской) воспринимает, до чего же «те самые» — эти составленные в пустой комнате праздничные круглые транспарантики с портретом, один из которых отчаянно ломает и топчет Нино; какой-то иной, несравненно более глубокий слой памяти воспринимает традиционность древнего жеста моления, когда бедная женщина тут же склоняется перед самим вошедшим владыкой; но память может и не проснуться, все равно захватит суть: суть волнения и горя, суть верности, суть немилосердия. Среди творческих импульсов, властных над создателями этой картины, - ощущение кровной близости. Не то, чтобы Тенгиз Абуладзе стремился засвидетельствовать: вот как было с нами. Напротив, в «Покаянии» есть разгадывание общей модели, модели разлада мира, в котором обосновывается беззаконие и истребляется то, на чем мир стоит. Но как, разгадывая такую модель, не думать о своем.

Не поэтому ли той женщиной, которая плачет над клейменым стволом в сцене на путях, Тенгиз Абуладзе представлял себе свою жену и снял ее. Не поэтому ли тем серьезным маленьким мальчиком, который заглядывает в окно подвала и передает живущим там слух про бревна, Тенгиз Абуладзе видел своего внука и снял его. ‹…›

Вряд ли следует видеть в образности «Покаяния» образность, рождающуюся по законам лирического творчества — самораскрытия, поэтического самоизъявления. Вольность и острота образных сцеплений и ассоциаций в «Покаянии» иные по своей природе. Дар Тенгиза Абуладзе прежде всего в органике и силе воображения, откликающегося на нечто, что вне художника; в органике и силе вживания в чужое, не с ним лично бывшее. Он не изживает в творчестве собственные свои, преследующие его и ищущие воплощения образы и состояния, а вживается, проникаясь тем состраданием и ужасом, которые, по закону трагической поэзии, должны очищать душу. Режиссер «Покаяния» отдает себя боли и муке других так, как актер школы переживания отдает себя боли и муке того другого, кем предстает на сцене. Не свое состояние «до-сценическое», «до-экранное» выражает, а вникает в чужое, проникается чужим.

Творческая память Абуладзе — память, принимающая то, что ей передано, наследующая; в известной мере сыновняя память.

В русском фольклоре есть постоянное обращение — «отецкий сын»; «добрый молодец, отецкий сын». Казалось бы, образ не содержателен — кто ж без отца. Но по достоинству и вежеству в мужчине узнают воспитавшего его мужчину, узнают перенятый и оберегаемый закон. Человек не безроден. В этом-то смысле Тенгиз Абуладзе — «отецкий сын», и «отецким сыном» предстает в его картинах всякий, кто достоин уважения, живет ли он в героическом древнем доме-крепости, как в «Мольбе», или в завешанной холстами квартире, как в «Покаянии». ‹…›

В природе вещей, как ее понимает Важа Пшавела и как ее понимает Тенгиз Абуладзе, снимая «Мольбу» по его поэмам, есть трагизм; трагизм — природное наполнение жизни. Человек угрожает юной плакальщице, пробирающейся на кладбище; горит сжигаемый односельчанами дом Алуды, и истомленный горной дорогой отверженец с женой и детьми то ли исчезает, то ли приближается к нам в леденящем тумане. В трагедии человек может погибнуть, но не может исказиться, как не искажается и природа вещей. Искаженность караулит где-то рядом — там, где накладывает лапу ухмыляющийся собеседник поэта, его туго знающий свое дело антагонист, возникающий в первых же кадрах «Мольбы» и почесывающий за разговором голое пузо. 

‹…› Шут в фильме «Покаяние», как и в «Мольбе», на святом месте выламывается, ломает комедию. Именно что ломает и выламывается — это его дело. Шут против творца (знающие это дело подтвердят, что и в русской средневековой культуре улыбка есть атрибут неба, ад озвучен хохотом басов. Шутом, чтобы не поминать его истинного имени, называют того же, кого называют нечистым и лукавым). ‹…›

Не доказательству того, что негодяи — отпетые плуты, и даже не разгадке естества, потрясенного преступлением, служит картина. А уж скорее тому, о чем сказано во фреске «Уверение Фомы», которую разглядывала девочка Кето. Можно задуматься над ее сюжетом: апостол трогает язву, смерть от которой неминуема, и удостоверяется, что перед ним живой; будь стоящий перед апостолом мертв, самая мысль влагать персты в язвы мертвого не могла бы прийти.

Тенгиз Абуладзе своим фильмом удостоверяет, что мы живы. 

Соловьева И. Королевская мысль // Искусство кино. 1987. № 8.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera