В 1968-м на экраны вышла картина Тенгиза Абуладзе «Мольба». Смысл ее в выявлении связей «поэт и жизнь», «поэт и история», «поэт и народ». ‹…› Понять поэта — значит понять мир, побудивший его к творчеству. «Мольба» — о Грузии, о жизни в зеркале поэзии Важа Пшавела. Как будто и ни при чем тут был работавший тогда в Киеве кинооператор Александр Антипенко, и вовсе не его материал мучительные поиски истины и идеала, ставшие достоянием грузинской культуры (а потому и явлением мирового искусства). Но Антипенко к тому времени уже успел проявить чуткость к подлинности, к народности (без экзотики и упора на этнографию). Очень молодой оператор владел неожиданно мудрой камерой. Его пластические решения красивы, как бывают красивы реакция, формула: абсолютная четкость — до резкости — мысли плюс изящество исполнения. Объективная ценность композиций «Мольбы» косвенно подтверждается их согласием с давними открытиями романтиков. Еще в XVIII веке теоретик немецкого романтизма Новалис писал: «Поэзия в строгом смысле слова кажется промежуточным искусством между живописью и музыкой. Разве не должны соответствовать такт фигуре, а звук — цвету?».
Самого Важа Пшавела нет на экране. За него — его лирический герой Хвтисия и воплощенные в зримые образы поэтические метафоры. Это самая сильная сторона Александра Антипенко. Снимая, он слышит звуки иноязычной для себя речи великого поэта и душой откликается на них; он чувствует, как образы и явления реальности вырастали до символов в творчестве Важа, и камера его как бы воспроизводит этот процесс. В «Мольбе» многие планы сняты с верхних точек. В любом другом случае такой ход мог бы показаться рискованным: то ли принижается действительность, то ли возвышается над народом поэт, то ли материализуется их разъединенность, одиночество поэта. У Антипенко все сложнее и проще: высота — это, конечно же, парение духа, но ему есть обыкновенное «объяснение» — это страстное желание Важа увидеть жизнь не с какого-то боку, а всю, сразу, увидеть и понять, где добро, где зло, в чем их борьба и за что.
Но поэт не наблюдатель, и камера не фиксирует течение жизни. Фантастические ужасные видения представляются Хвтисии, и он — участник этих кошмаров. Он предает свой идеал, отдав оружие злой силе. И все смешалось, закрутилось в бешеном ритме шабаша. Люди перестают быть людьми, теряют человеческий облик, и прекрасная земля превращается в огромную могилу. Камера мечется, стараясь выхватить хоть какое-то лицо, какую-то фигуру, но «не успевает». Время злодеяния — быстрое время, страшное тем, что это холостой ход истории: зло ничего не вырабатывает, кроме воспроизведения самого себя. Это наглядно. Это видно на экране. Заканчивается картина гимном добру, человечности, человеку.
Иванова В. Операторы советского художественного кино. М.: Искусство, 1982.