ХЕВСУРЕТИЯ
В 1966 году известный грузинский кинорежиссер Тенгиз Евгеньевич Абуладзе пригласил меня — только закончившего ВГИК кинооператора, снявшего дипломную картину о балетном классе «Сегодня — каждый день» на студии имени А. П. Довженко, — снять фильм «Мольба» по мотивам произведений классика грузинской литературы Важа Пшавелы. Сценарий был написан поэтом А. Салуквадзе, редактором Р. Квеселава и Т. Абуладзе. Осенью этого же года съемочная группа выехала в Хевсуретию, чтобы определить место съемок будущего фильма. Этот путь выбора натуры указал нам сам Важа Пшавела. Действие его знаменитой поэмы «Алуда Кетелаури», которую нам предстояло воссоздать на кинопленке, происходит в Хевсуретии, в селении Шатиль, куда мы держали путь. Мы экипировались всем необходимым для такого трудного горного пути. Лошади ждали нас за Великатильским перевалом, который студийный автобус преодолел без происшествий.
‹…› Работа над фильмом «Мольба» возвращала нас в XIX век, и мы должны были облечь литературных героев Важа Пшавелы в зримые образы. Шатиль, куда мы ехали, была «местом жительства» Алуды — героя поэмы Пшавелы «Алуда Кетелаури»...
Мне надоело ехать на лошади. Я шел пешком, и от непривычки ходить в горах мои пятки ужасно болели. Теоретически меня проинструктировали, как ходить в горах: на подъемах не напрягать ноги, а на спусках совсем расслаблять. Теперь я проверял теорию на деле. Тенгиз Абуладзе с самого начала похода шел впереди. За мной персонально был прикреплен поэт, сценарист и редактор Анзор Салуквадзе. Он не спускал с меня глаз. Я иногда увлекался съемкой и останавливался, чтобы найти нужную мне точку. От необычного зрелища разбегались глаза: мне хотелось многое снять, все рассмотреть, а нам было необходимо засветло успеть в Шатиль. Анзор торопил меня: вперед и только вперед. Я снова садился на лошадь и из седла смотрел вниз на ползущий змеей грохочущий Аргун...
Гул реки был неправдоподобно объемен.
Узкая тропинка казалась еще уже.
От высоты кружилась голова...
Такие места я проходил пешком. Но один раз, доверившись лошади, проехал верхом. Над обрывом лошадь шла уверенным шагом. Иногда вздрагивала оттого, что вьюки касались скал, но еще больше она пугалась моего вздрагивания, когда я подпрыгивал при прикосновении ноши к скале... Мне казалось, что я проплываю над пропастью. Чтобы побороть жуткое чувство страха, я старался не смотреть в бездну...
Последние лучи солнца золотили верхушки ущелья. Остановившись у скалы, я начал искать ракурс съемки. Внизу подо мной неистовствовала река Аргун. В этом месте тропинка над обрывом была уже обычной. За мной на лошади ехал Реваз Иванович. Не успел я прижаться к скале, чтобы нажать на спуск фотоаппарата, как в ту же секунду почувствовал сильный удар в грудь. В глазах потемнело... Сознание не успело еще оценить происшедшее, а глаза уже видели, как что-то, переворачиваясь, полетело в пропасть... Очнувшись, я сообразил, что необходимо бежать вперед, где тропинка резко опускалась к воде. Оттуда я увидел, что бурлящая, пенистая река уносила спальный мешок, который спасти уже было невозможно. Я поднял голову. Над обрывом, ухватившись руками за дерево, висел Реваз Иванович, а над ним стояли люди и спускали веревку. Единственное дерево, за которое держался Реваз Иванович над тридцатиметровой пропастью, спасло его от смерти... Снизу я видел, как вытаскивали на веревке пострадавшего... Я поднялся наверх. Мне рассказали, что у лошади, на которой ехал Реваз Иванович, оборвалась подпруга. Лошадь при обрыве ремня перепугалась и опрокинула ездока с ношей в пропасть. Та же испуганная лошадь на скаку ударила меня. Только теперь я сообразил, что от несчастья меня спас фотоаппарат. Если бы я при съемке не прижался к скале, а шел прямо по тропинке, перепуганная лошадь проскочила бы между скалой и мной и своим боком столкнула бы меня... Какое счастье!
Мое счастье уложилось в одну сотую долю секунды скорости затвора фотоаппарата, который приготовился «щелкнуть» очередной (какой уже по счету?!) кадр!
Быстро начало темнеть. Реваза Ивановича усадили на лошадь. Мы продолжали путешествие...
Ночь наступила мгновенно.
Глаза также мгновенно привыкли к темноте.
Темнота еще больше усилила шум реки.
Наши движения стали напряженно осторожными...
Скоро мы увидели множество светляков, которые указывали нам дорогу. Реваз Иванович держался молодцом, говорил, что у него ничего не болит... (Позже, через два дня, в районном центре Хевсуретии Борисахо в больнице у Реваза Ивановича обнаружили перелом ребра.)
‹…› Возле Шатили есть гора, напоминающая орган. Вода и ветер, потрудившись веками, соорудили для нашего фильма
Потом мы много видели гор, но лучшего места, которое давало бы заявку фильму, вводило бы зрителя в поэтический мир пшавеловских образов, не нашли. Гора-орган возле Шатили как будто таила в себе исповедь Пшавелы.
Прими ты, господи, мольбу...
Просьбу мою...
Чтоб из сердца не обронить
Мне память твою.
Чтоб разум твой терзала мысль,
А сердце жег огонь.
Чтоб доброе я жаждал всегда
И, не насытясь, умер...
Не давай мне никакой передышки
И держи меня в смятении вечном.
Только тогда ведь я и счастлив,
Когда терзаем и мучим горем.
Когда сердце съедает пламень,
А разум суд свой правит трезво,
Тогда лишь душой я свободен.
Тогда лишь дышится вольно...
Сейчас Шатиль стала достоянием туристов. К селению проложен туристский маршрут N 319. По случайному совпадению кинопленка КН-3, на которой мы через год снимали в Шатили фильм, имела эмульсию тоже 319. Пленка была малой чувствительности. Наш механик съемочной техники Тариэл спросил как-то: «Саша, почему эта пленка такого маленького темперамента?..» Он плохо знал русский язык, поэтому необычно отождествил чувствительность пленки с темпераментом человека. Что ж, кинопленка, как человек, чем чувствительнее она, тем лучше.
Нам необходимо было найти такое кладбище, суровый образ которого создал поэт. Мы просмотрели все мусульманские кладбища на территории Грузии. Мы искали в Азербайджане... Добрались до Дагестана, города Дербента, где увидели красивые многовековые кладбища, но того, что нам надо было для фильма, мы не могли найти...
В Грузии в деревне Некрепа мы нашли кладбище-символ. Оно расположено на зеленой возвышенности, которая напоминает остров. На этом кладбище похоронены люди разных религий: с одной стороны — христиане, с другой — мусульмане. Над сплошной массой осенних деревьев, которые растут на кладбище, выделяется одно. Оно с желтой кроной. Этот цвет напоминает о разлуке. Это флаг умершим. Природа сама утвердила этот желтый символ, подчеркивая голые черные стволы осенних деревьев.
На могилах матерей,
отцов, воинов, детей...
лежал желто-коричневый ковер из опавших листьев.
Кладбище — последний путь человека...
Разлука, вечная разлука и вечный покой.
Мы так и не нашли нужного нам для фильма кладбища. Для «Мольбы» мусульманское кладбище построил художник фильма Реваз Иванович Мирзашвили в Даргавском ущелье поблизости от «города мертвых». Оно соответствовало замыслу фильма.
ШИРОКОЭКРАННЫЕ ВАРИАЦИИ
Первая съемка и экспедиция по картине были вне Грузии. Мы выехали в Орджоникидзе снимать зимнюю натуру к поэме «Гость и хозяин». Отсняли первый полезный метраж... С нетерпением ждем первый отснятый материал из Тбилиси. Наконец-то привезли триста метров долгожданного позитива. Долго не могли найти широкоэкранную проекцию, так как кинотеатры не могли срывать демонстрацию фильмов. Где-то все же договорились с киномехаником. С нетерпением ждем изображения на экране... И что же мы видим? На белом полотне нерезкое, желтое изображение. Ощущение такое, будто все снято в густом тумане. Я не верю своим глазам... В зале включили свет. Полнейшая тишина. Я чувствую на себе взгляды. «Так снимать дальше нельзя. Это ужасно. Не хочу широкого экрана», — расстроенно сказал Абуладзе. Я чувствую себя главным виновником. Это я настоял на широкоэкранном варианте фильма. Это я, в конце концов, снял этот материал. Единственное мое доказательство, что материал можно хорошо напечатать, — это срезки негатива, которые соответствуют изобразительному замыслу и технической норме. Но кому это можно сейчас доказать? Как успокоить режиссера, группу?
Принесли из проекции нашу коробку позитива. Я вытащил кусок пленки. На глаз позитив был отпечатан нормально. Значит, плохая проекция... Я предложил посмотреть еще раз этот же материал в другой проекции. Мало веря в чудо, но, может быть, именно на чудо надеясь, киногруппа пошла в городской кинотеатр. Ожидая окончания «чужого» фильма, с волнением я ждал своего сеанса...
Киномеханик зарядил нашу пленку. Погас свет... и на экране произошло «чудо»: изображение было резкое, прозрачное... сверкал чистой белизной бесфактурный снег... лицо кистина Джохолы, которого играл Отар Мегвинетухуцеси, и лицо хевсура Звиадаури — артист Зураб Капианидзе — смотрели на нас в стократном увеличении. Лица наших героев как бы успокаивали нас: «Мы здесь! Мы уже живем на кинопленке в образах пшавеловских героев!»
На экране были: наши герои, наши горы, наши туманы, наш снег... и тур, которого убил для нашей съемки великолепный охотник из Казбеги Вахтанг Кирикашвили.
Неожиданно быстро начал таять снег, а нам необходимо было доснять зимнюю натуру. На склонах гор снег еще оставался. На съемочную площадку снег подвозили, и мы создавали суровое зимнее настроение. С каждым днем все труднее и труднее было доставать снег. Возвращаясь со съемок, мы увидели на поле белые пятна, которых не было утром. Остановились. Оказалось, что это удобрение — аммиачная селитра, которая правдоподобно имитировала снег. Мы взяли ее на кинематографическое вооружение. Удобрение для земли помогло нам успешно завершить съемки зимней натуры.
КАК РАЗДЕЛИТЬ ДЕСЯТЬ НА ОДИННАДЦАТЬ
Для съемок эпизодов «Кладбище» и «Дом Джохолы» мы пригласили столетних стариков чеченов и ингушей. Их было одиннадцать, седобородых, библейской красоты людей. Несмотря на вековой возраст, они отнеслись к съемкам, как к самой обыкновенной работе. Тенгиз Абуладзе объяснил им, кого и что они должны «играть». В знак согласия они кивали седыми головами...
Каждый день в шесть утра мы выезжали из Орджоникидзе в Даргавское ущелье, где художником было построено мусульманское кладбище — объект наших съемок. Стояла пасмурная погода. Дул холодный, насквозь пронизывающий ветер. Вершин гор не было видно. Нас устраивала такая погода. Мы сняли первый дубль. Приготовились ко второму.
«Мотор! Начали!» — сказал Абуладзе. Старики в кадре должны были петь обрядовую песню. На снегу перед аппаратом лежал связанный толстыми веревками хевсур Звиадаури — Капианидзе. Мороз двадцать градусов. Старики, не обращая внимания на работающий аппарат, начали о чем-то говорить между собой. Я остановил кинокамеру. Оказывается, у них наступило время молитвы: они ежедневно пять раз в день, от восхода до захода солнца, выполняют этот обряд. Я стал наблюдать за ними. Старики разжали левые руки и взглянули на компасы. По компасам они определили местонахождение солнца и стали лицом к нему. Началась молитва. Старики складывали руки, опускались на колени, поднимались и опять опускались со словами молитвы. Их движения были заучены, просты и красивы. Молитва длилась минут пятнадцать. Так, без предупреждений, во время съемочного дня они молились несколько раз.
Кончилась съемка. Съемочная группа сидела уже в автобусе и ждала стариков, которые собрались вместе и что-то обсуждали. Потом старейший из них подошел к Тенгизу Абуладзе и сказал: «Товарищ режиссер! Мы просим вас, чтобы нам добавили к десяти рублям, которые вы нам дадите за работу, еще один рубль. Нас одиннадцать, и мы не может разделить десять рублей на одиннадцать человек». Мы засмеялись. Оказывается, старики не поняли, что каждый получит за съемку по десять рублей. Кроме того, Абуладзе пообещал пригласить их сниматься в Тбилиси. Они с радостью согласились. «А чайхана в Тбилиси есть?» — спросили старики. «Не только чайхана, а Дом чая есть в Тбилиси. Приезжайте, будем пить настоящий грузинский чай!» — сказал Тензиг Абуладзе.
‹…› К Эрзи ведет только узкая дорога, по которой может проехать автомобиль «ГАЗ-69» или трактор. Эрзи красив своими многочисленными сторожевыми башнями. Это наш объект съемок. Это родина Джохолы — героя поэмы «Гость и хозяин». Каждый день в Армхи нас ждал трактор с большими санями, в которые мы грузили киноаппаратуру, садились сами, и мощный трактор вез нас к подножию Эрзи. Сани зависали над пропастью и летели так километра два: каждый день — туда и обратно. Кроме того, каждый день нам необходимо было еще подниматься на вершину Эрзи — нашу съемочную площадку. Тяжелую ношу тащили ослы, но киноаппараты — самое ценное для нас — мы не доверяли животным. Обычно подъем к месту съемки занимал час трудного пути. Так мы работали несколько недель, снимая пробеги Агазы, проходы Джохолы и Звиадаури, башни Эрзи... Снег катастрофически таял...
Доснимали зимнюю натуру в Дарьяльском ущелье. В этот же день нам необходимо было снять еще один кадр Эрзи. Тенгиз Евгеньевич Абуладзе поручил мне снять этот актерский кадр.
Маленькой группой, на «газике», мы спешили до захода солнца успеть добраться к месту съемки.
К подножию Эрзи приехали, когда солнце уже катилось к закату. Начали подъем. Актеры Отар Мегвинетухуцеси и Зураб Капианидзе несли по очереди огромного дикого козла-тура. Мы с ассистентом Гиви Курели и механиком Тариэлом поднимали съемочную аппаратуру. Поднялись на вершину как никогда быстро. Отдышались. Установили камеру. Подключили, но камера не работала. Выяснилось, что замерз аккумулятор. Его необходимо было согреть. Это означало спрятать его под шубу и своим теплом вдохнуть в него электрическую жизнь. Солнце было на таком пределе, при котором еще можно было снимать. Но через десять минут, которые необходимы, чтобы согреть аккумулятор, стрелка экспонометра покажет, что снимать нельзя. В таких случаях один старый кинематографист говорил, что теперь не снимать, а проявлять пленку нужно...
Я ходил огорченный, так как понимал, что сегодня ничего не снимем. Останется ли снег до следующего раза?.. Наконец-то камера заработала, а снимать уже было нельзя. Небо стало темно-синим, а на небе прямо-таки на глазах «проявились» огромные звезды...
Актеры видели мое волнение и начали меня успокаивать. Зураб Капианидзе и Отар Мегвинетухуцесси говорили: «Дорогой Сашко! Посмотри, какие большие звезды! Давай посмотрим на них, а завтра приедем и снимем. Ты любишь наши горы, нашего Важа, за это мы сколько хочешь залезем на эту гору». «Разве это гора? Хочешь, поднимемся на Казбек и там снимем этот кадр?!» — шутил Зурико. Отар улыбался, потом он сказал: «Конечно, Сашко! Если хочешь, поднимемся на любую вершину Кавказа! Ведь это нужно для фильма о Важа...»
Мы стояли и любовались зорями. Огромный серебряный диск луны выкатился из-за гор... Профессиональная привычка кинооператора оторвала меня от праздного любования красотой. Мне захотелось зафиксировать первозданную луну на пленке.
Я быстро нацелился объективом на луну... и луна вкатилась в камеру, просветила собой пять метров кинопленки... и выкатилась в горы...
Настоящая луна, снятая над Эрзи, светит в фильме «Мольба»...
...И вот опять завечерело,
Сошел с горы последний луч,
И тьма, подкрадываясь смело,
Заволокла вершины круч.
С неизъяснимою печалью
Глядит на кладбище утес,
Струя под немощною далью
Потоки медленные слез.
Печаль нужна могильной сени,
Останкам брата — плач сестры,
Ночному лесу — бег олений
И волчьи грозные пиры...
‹…› Когда мы приехали выбирать натуру для фильма «Мольба», я не мог поверить, что эта выжженная солнцем земля — Кахетия. Монастырь Давид-Гареджа расположен в пустыне. Он высечен из цельной глыбы камня, из которого сделаны комплексы комнат, церкви. Сохранились очень интересные фрески. В этой пустынной местности, где нет воды и никакой растительности, находили приют странствующие монахи. Судя по надписям, которые остались на стенах, здесь останавливались и русские странники.
Монастырь был построен в IX — XIII веках. В Давид-Гареджа сохранилась интересная система водоснабжения: во время дождя вода по вырубленным в скалах желобам собиралась в огромные водохранилища-отстойники. Запаса воды хватало на многие месяцы. Давид-гареджиевский пейзаж — гористый, состоящий из желтой, красной и сизой глины. Когда идет дождь, глина размокает, и проехать в этих местах невозможно. Необходима неделя палящего солнца, которого здесь предостаточно, чтобы высушить промокшие слои глины. При высыхании глина трескается, образуя разноцветную мозаику пастельных цветов.
В Давид-Гареджа мы снимали «комплекс видений поэта». Съемки совпали с «сезоном змей» — временем, когда змеи выползают на поверхность земли. Самая опасная змея в этих местах — гюрза.
В Тбилиси нас консультировали специалисты, как вести себя со змеями. Мы отшучивались и говорили, что не боимся змей, так как сами змеееды. Рабочее название фильма «Мольба» было «Змееед» по названию поэмы Важа Пшавелы в переводе Бориса Пастернака. Нам сказали, что в эти места каждый год в «сезон змей» приезжают змееловы.
ВСТРЕЧА «ЗМЕЕЕДА» СО ЗМЕЕЛОВОМ
Через несколько дней в Давид-Гареджа приехали парень с девушкой. Нам их представили. Это были настоящие змееловы, они отлавливали змей для Фрунзенского питомника. Парня звали Володей, а как его спутницу — не помню. Мы обрадовались случаю, что можем получить консультацию от самого змеелова. Володя с удовольствием в течение десяти минут рассказал все «секреты» змееловства. Помню, он стоял с туристским рюкзаком за спиной, в котором копошились змеи. В руках у него была палка-рогатка примерно метровой длины, на ней виднелись отметки-зарубки для определения длины змеи. Конец рогатки был желто-коричневым от змеиного яда.
Володя-змеелов примерно так рассказал суть дела. Змея сама не нападает на человека: она всегда защищается, поднимая шипящую голову. Змея может укусить только тогда, когда наступишь на нее или когда дразнишь. Змей он ловит при помощи палки-рогатки, прижимая голову змеи так, чтобы не повредить ее очень уязвимый позвонок. Змея очень плохо переносит травмы, особенно в неволе. Пойманных змей он отправляет в питомник, по договору с которым работает, почтой в обычных посылках. За здоровую змею ему платят 20 рублей. На комбинате от каждой змеи получают до двадцати пяти миллиграммов сырого яда.
Во время нашего разговора с Володей у него за спиной в рюкзаке копошились змеи. Мы попросили его, чтобы он показал их. Володя снял рюкзак, раскрыл его и голой рукой схватил высунувшуюся гюрзу чуть ниже головы. Тело змеи обвилось вокруг его руки. Было страшно смотреть на это зрелище, но его уверенные действия успокоили нас. Затем он показал, как берут змеиный яд. Под рукой не было подходящей посуды, и он попросил у нас коробку из-под кинопленки. Он взял ее и заинтересованно прочитал: «Кинонегатив КН-3, декабрь 1966 годах. Краем коробки он открыл змеиный рот и подставил ее под верхний зуб. Через несколько секунд на «серебряной» коробке из-под кинопленки появилась янтарная капля яда. При укусе змеи этой капли достаточно, чтобы человек умер. Этой же капли змеиного яда достаточно, чтобы изготовить лекарство и вылечить многих больных.
Мы спросили Володю, как он стал змееловом. Он сказал, что служил в армии в местах, где много змей. Туда часто приезжали змееловы, и он в свободное от службы время учился у них. Когда кончилась служба, он стал заниматься этим делом. Сам из Донецка. До армии работал на шахте.
«Кусала ли вас змея?» — спросил я у него. «Да. Вот посмотрите на оставшийся шрам. У меня, к счастью, была при себе аптечка, вот такая, — он тут же показал ее нам, — и я успел сделать противоядную блокаду. Успел добежать до дороги и остановить машину... а потом неделю в горячке провел в больнице...» Володя стал членом нашей киногруппы. Он оберегал нас от змей, вылавливая их вокруг нашей съемочной площадки, а мы его снимали в кино. Так змеелов встретился с киногруппой «Змееед».
...Он ведал про тайну котла:
Варилась похлебка змеевья.
У дивов способность была
Змею принимать в очеревье.
«Вот этим-то и отравлюсь», —
Как громом сраженный догадкой,
Сказал он — и выловил кус
И съел через силу украдкой.
И небо окинуло дол
Глазами в живом повороте.
Он новую душу обрел,
Очнулся под новою плотью...
(Из поэмы «Змееед». Перевод В. Пастернака)
КАК СНИМАЛИ ЛЬВА
В одном эпизоде фильма необходимо было снять льва, которого нужно было привезти в пустыню Давид-Гареджа. В тбилисском зоопарке не было покладистого дрессированного льва. Начались поиски. Нашли знаменитого дрессировщика львов, который был уже на пенсии, а его любимый лев, с которым он раньше выступал в цирке, находился тоже «на пенсии» в ленинградском зоопарке. После полуторамесячных ожиданий льва наконец-то доставили на место съемок. Дрессировщик попросил несколько дней на акклиматизацию животного...
Назначен день съемки. В кадре лев должен был подойти к столу, за которым кутили люди, и по команде зарычать. При предварительном обсуждении сцены дрессировщик согласился выполнить задачу режиссера.
В кадре сидели люди за столом, уставленным вином и закусками, а за кадром стояла железная клетка, в которой неистовствовал лев. Установили две кинокамеры. За камерой стояли наготове пожарные с брандспойтами и три стрелка: они досылали в ствол боевые патроны. На всякий случай. Договорились так: если лев станет нападать на людей или рваться на волю, тогда...
Все покинули съемочную площадку. За камерами остались второй оператор Ломер Ахвледиани, ассистент Гиви Курели, я и Тенгиз Абуладзе. Актеры в кадре изображали веселье... Можно снимать! Ждем выхода льва... но в последний момент дрессировщик отказался выводить льва. Лев, видимо, почувствовал, что его не выпускают на свободу, и долгим пронзительным ревом выразил свое возмущение... Актеры по этому случаю произнесли тост и выпили вино...
Режиссеру пришлось отказаться от первоначального замысла. Решили снимать монтажно: отдельно льва и отдельно людей. Снимаем льва!.. В центре кадра в прицельных мушках трех карабинов на нас движется лев... Не доходя до неприкрытой кинокамеры метра два, он останавливается, долго смотрит на стрекочущую камеру и нехотя поворачивает обратно. Второй дубль не снимали.
При монтаже этот эпизод «выпал» из картины.
‹…› Я всегда покупал цветы в цветочном магазине возле старой студии «Грузия-фильм» и дарил их шестилетней Кетино — дочери Тенгиза Абуладзе. Продавец цветов знал меня и давал возможность выбирать лучшие цветы. Целую зиму я был на съемках в горах. Возвратившись ранней весной в Тбилиси, я зашел в цветочный магазин, но подобрать необходимые мне цветы не смог. Собрался уходить. Продавец остановил меня и пригласил в служебную комнатку. В комнате стояло ведро с водой, а в нем плавала большая красная роза. Я спросил его, продается ли эта роза? Он ответил, что нет. Он привез розу из Кахетии, со своей родины. Я выразил восхищение прекрасной розой и собрался уходить. Продавец меня остановил, вынул розу из воды и протянул ее мне. «Эта роза не продается. Я ее тебе дарю», — сказал он.
Я шел с большой красной кахетинской розой. Таких роз не было в продаже. Прохожие удивленно смотрели на меня и мою розу. На мосту через Куру поднялся сильный ветер. Я хотел спрятать розу под плащ, но острые шипы не давали прижать ее к телу. Ветер усиливался. Со стороны гор надвигались на Тбилиси черные тучи...
Я шел спиной к ветру, прикрывая розу, но ветер обходил меня и срывал лепестки розы, унося их над Курой; красные лепестки кахетинской розы растворялись над городом... В руках у меня остался колючий стебель. Утром Кура вышла из берегов. В Тбилиси было наводнение...
Антипенко А. Как снимали «Мольбу» // Искусство кино. 1983. № 6.