Любовь Аркус

«Чапаев» родился из любви к отечественному кино. Другого в моем детстве, строго говоря, не было. Были, конечно, французские комедии, итальянские мелодрамы и американские фильмы про ужасы капиталистического мира. Редкие шедевры не могли утолить жгучий голод по прекрасному. Феллини, Висконти и Бергмана мы изучали по статьям великих советских киноведов.

Зато Марк Бернес, Михаил Жаров, Алексей Баталов и Татьяна Самойлова были всегда рядом — в телевизоре, после программы «Время». Фильмы Василия Шукшина, Ильи Авербаха и Глеба Панфилова шли в кинотеатрах, а «Зеркало» или «20 дней без войны» можно было поймать в окраинном Доме культуры, один сеанс в неделю.

Если отставить лирику, «Чапаев» вырос из семитомной энциклопедии «Новейшая история отечественного кино», созданной журналом «Сеанс» на рубеже девяностых и нулевых. В основу этого издания был положен структурный принцип «кино и контекст». Он же сохранен и в новой инкарнации — проекте «Чапаев». 20 лет назад такая структура казалась новаторством, сегодня — это насущная необходимость, так как культурные и исторические контексты ушедшей эпохи сегодня с трудом считываются зрителем.

«Чапаев» — не только о кино, но о Советском Союзе, дореволюционной и современной России. Это образовательный, энциклопедический, научно-исследовательский проект. До сих пор в истории нашего кино огромное количество белых пятен и неизученных тем. Эйзенштейн, Вертов, Довженко, Ромм, Барнет и Тарковский исследованы и описаны в многочисленных статьях и монографиях, киноавангард 1920-х и «оттепель» изучены со всех сторон, но огромная часть материка под названием Отечественное кино пока terra incognita. Поэтому для нас так важен спецпроект «Свидетели, участники и потомки», для которого мы записываем живых участников кинопроцесса, а также детей и внуков советских кинематографистов. По той же причине для нас так важна помощь главных партнеров: Госфильмофонда России, РГАКФД (Красногорский архив), РГАЛИ, ВГИК (Кабинет отечественного кино), Музея кино, музея «Мосфильма» и музея «Ленфильма».

Охватить весь этот материк сложно даже специалистам. Мы пытаемся идти разными тропами, привлекать к процессу людей из разных областей, найти баланс между доступностью и основательностью. Среди авторов «Чапаева» не только опытные и профессиональные киноведы, но и молодые люди, со своей оптикой и со своим восприятием. Но все новое покоится на достижениях прошлого. Поэтому так важно для нас было собрать в энциклопедической части проекта статьи и материалы, написанные лучшими авторами прошлых поколений: Майи Туровской, Инны Соловьевой, Веры Шитовой, Неи Зоркой, Юрия Ханютина, Наума Клеймана и многих других. Познакомить читателя с уникальными документами и материалами из личных архивов.

Искренняя признательность Министерству культуры и Фонду кино за возможность запустить проект. Особая благодарность друзьям, поддержавшим «Чапаева»: Константину Эрнсту, Сергею Сельянову, Александру Голутве, Сергею Серезлееву, Виктории Шамликашвили, Федору Бондарчуку, Николаю Бородачеву, Татьяне Горяевой, Наталье Калантаровой, Ларисе Солоницыной, Владимиру Малышеву, Карену Шахназарову, Эдуарду Пичугину, Алевтине Чинаровой, Елене Лапиной, Ольге Любимовой, Анне Михалковой, Ольге Поликарповой и фонду «Ступени».

Спасибо Игорю Гуровичу за идею логотипа, Артему Васильеву и Мите Борисову за дружескую поддержку, Евгению Марголиту, Олегу Ковалову, Анатолию Загулину, Наталье Чертовой, Петру Багрову, Георгию Бородину за неоценимые консультации и экспертизу.

Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Глазами эстета

«Астенический синдром» Киры Муратовой все же выходит в прокат, но в «ограниченный». Как в старые добрые времена. Что не помешает этому фильму стать одним из самых значительных событий не только года, но и всей перестроечной эпохи

Рецензии на фильм Киры Муратовой носят названия лапидарные и категоричные: «Шок» (Татьяна Хлоплянкина, ЛГ, 1990, 14 февраля), «Край» (Александр Шпагин, ИК, 1991, № 2), «Бог умер» (Дмитрий Попов, ИК, 1990, № 3)... Из возбужденных строк следует, что Муратова рисует советскую повседневность как сущий ад; описания фильма столь экзальтированны, что отбивают всякое желание его смотреть. Но если зритель-мазохист и отваживается на просмотр, то встречает неожиданное препятствие: фильм не получил... «разрешительное удостоверение». В либеральное время, да еще на фоне торжественной реабилитации прежних лент Муратовой, это выглядит странно. Причиной запрета является звучащая с экрана матерная брань, с помощью которой темпераментная дама, едущая в метро, вводит в курс своих проблем соседей по вагону. От запретов успели отвыкнуть, и общественность, уже начавшая скучать от завоеванной вседозволенности, получает возможность всласть помитинговать, защищая свободу творчества. Сам же повод к запрету выглядит даже как-то забавно и, словно игривая непристойность, вызывает невольные двусмысленные улыбки. Киноклубы показывают фильм на «некоммерческих» сеансах, а посетители Дома кино ностальгически погружаются в полузабытую атмосферу сладостного приобщения к «запретному плоду». Иные просто прорываются в зал, чтобы подивиться той ругани, из-за которой разгорелся такой сыр-бор. В общем же — от фильма ожидали совсем не того, чем он оказывается в действительности.

«Астенический синдром» — вероятно, самый выдающийся и самый превратно истолкованный фильм своего времени. На исходе 1980-х гг. многим кажется, что кино исчерпало ресурсы социальной критики и здесь уже нечем шокировать. Однако Муратова из тех авторов, что всегда пишут «поперек линованной бумаги». Когда перестройка вернула гонимого режиссера на съемочную площадку, от нее ждали гражданского жеста, но фильм «Перемена участи» (1987) почти вызывающе был удален от «злобы дня». «Астенический синдром» читают в духе времени — как кинематографическое «не могу молчать!» и долгожданное обвинение режиму. Но для Муратовой либеральные догмы не лучше официозных, и она не спешит навстречу «пожеланиям общественности». «Синдром»... действительно «подрывает основы», однако не только те, с которыми сражались либералы, — но также и те, от лица которых они выступали.

В самом начале фильма три старушки, взявшись за руки, с блаженными лицами произносят дребезжащими голосами хором и нараспев: «...стоит всем людям прочесть внимательно Льва Николаевича Толстого, как все-все всё-всё поймут и станут умными и добрыми». Как бы продолжая эту тираду, в кадре плавно порхают по воздуху мыльные пузыри... Позже Муратова обронит, что «охладела к Чехову» и вообще — к произведениям с «нравственными суждениями», «глобальными конструкциями» и пресловутым «просветлением» в финале. Эта стрела, впрочем, летит скорее в Льва Толстого — к нему, судя по ироническому эпиграфу к Астеническому синдрому, Муратова тоже «охладела». Однако в этом фильме, совсем как в школьных разборах «Войны и мира», герои делятся на живущих «сердцем» и «разумом» — и, в общем, с тем же отношениям к этим «кустам» персонажей, что и у Толстого.

Астенический синдром, бич внезапной сонливости, поражает здесь главного героя в самых неожиданных ситуациях. Николай Алексеевич — типичный «семидесятник» и образцово-показательный бессребреник из «поколения дворников и сторожей»: он перебивается на жалкую зарплату школьного учителя и урывками пишет бесконечный «роман». В том, что этот моложавый, но уже обрюзгший и явно неухоженный мужчина столь неприкаян, журналисты обвиняют, разумеется, низкую действительность и советскую власть. Но за партами в его классе сидит вовсе не «советская власть», а живые и симпатичные подростки. Они вовсю галдят, увлеченные незатейливыми «фенечками» и друг другом, и, в общем, правильно делают, ибо их наставник, равнодушным тоном распространяющийся о вреде равнодушия, их попросту не видит и не слышит. Он к ним органически равнодушен. Вместе с героиней фильма хочется крикнуть: «Проснитесь, Николай Алексеевич!..» Но взгляд Николая Алексеевича словно затягивается пленкой — он уже далеко и явно вновь выясняет свои отношения с миром, который его не понимает и является лишь помехой для этих высоких минут.

С экрана не раз звучат пространные фрагменты его романа. Это — некое «исповедальное» сочинение, и естественно предположить, что лента являет собой «внутренний монолог» наподобие фильма «8½». Понятно, что пленительный и прекрасный мир, изображенный в фильме Федерико Феллини, увиден глазами его героя, режиссера Гвидо Ансельми. Но мир ленты Муратовой решительно далек и от писаний, и от мировосприятия ее героя.

Вот две дамы устроились рядом и беспрерывно тараторят, явно мешая ему предаваться своему изнурительному сочинительству. Их одежда криклива, макияж превращает лица в клоунские маски, а речь с механическими повторами фраз-клише напоминает «заевшую» пластинку — ясно, что именно герой воспринимает так несносных особ. Однако на самом деле они ведь эксцентричные и ослепительные, и это уже — сама Муратова. Пока мы вместе с ней любуемся дамами, Николай Алексеевич принимает свою обычную «позу страуса»: натянув на глаза вязаную шапочку и втянув голову в плечи, раздражено уходит. Вослед ему словно послан режиссерский укор: куда же ты, писатель, убегаешь от тех красок, которые щедро дарит тебе сама жизнь?.. На протяжении всей ленты Муратова рождает сложный эффект этого «сдвоенного» видения, и здесь «Астенический синдром» представляет собой редчайший пример «внутреннего диалога», где режиссер постоянно оспаривает и наглядно опровергает точку зрения своего героя.

Теща, которая пилит Николая Алексеевича, плавает по квартире в восточном халате в широкую полоску и столь моложава и прелестна со своей грацией змейки, тонкими запястьями и милой картавостью, что ею нельзя не залюбоваться. Но в его глазах — смертельная тоска: какая работа по дому, если роман нужно писать?!..

Судя по фрагментам, его роман ни плох, ни хорош — «текст» этот не хуже тех, что во множестве публикуют литературные альманахи. Но, с точки зрения Муратовой, он плох даже не этим, а тем, что он вообще — «литература» со всеми вытекающими признаками, ажурное плетение словес, глубокомысленная игра в бисер.

Николаю Алексеевичу вечно что-то мешает «работать над романом». Но что, собственно?.. Есть работа и квартира, с голоду он не умирает — садись за стол да пиши. Но вместо этого он жалуется на неподходящие «условия», и жена устало роняет убийственное: если таланта нет, никакие «условия» не помогут... Именно этот беззлобный приговор заставляет героя резать вены и толкает к безумию, а вовсе не невыносимость советской жизни и прочие «условия», которые вслед за Николаем Алексеевичем дружно разоблачают критики.

Этот герой изображен не «на фоне жизни», а в ее коловращении и жарком месиве. Пестрый, вульгарный, грязный, ослепительный, оглушающий поток проносится мимо Николая Алексеевича, мимо его прогрессивного начальника, «Дон Кихота перестройки», мимо провинциального эстета, терзающего зрителей «элитарным» кино. Здесь Муратова не щадит ни себя, ни своего брата-кинематографиста — изображая зрителей, которые в массовом порядке покидают зал, пока энтузиаст-просветитель, похожий на эстрадного буффона, именами Алексея Германа, Александра Сокурова и самой Муратовой тщетно заклинает их остаться, чтобы обсудить некое шибко «авторское» произведение.

Все эти персонажи скользят по касательной к жизни, не слыша ее голосов, беспомощные перед ее стихиями и тайнами. Они самонадеянно уверены, что призваны направлять ее поток в ведомое им русло. Но он, им неподвластный и ими не просчитываемый, движется сам по себе. Муратова считает: идеалист всегда не прав, а среда, сколь бы пошлой и глупой ни казалась, всегда права. Именно в ней самочинно и непредсказуемо, а вовсе не по заказу гуманистов, возникает чудо любви, жизни и красоты.

Вот зрители, толкаясь и переругиваясь, тянутся к выходу из кинозала. Остролицая женщина в малиновой шляпке с заколкой, прильнув к рукаву спутника, идет рядом с ним и тихо умирает от любви. «Ты похож на ангела», — говорит она, нежно заглядывая в круглое лицо своего избранника. А этот плотненький дяденька с тугими щечками ветчинного цвета, в бежевой «болонье» и шляпе с узенькими полями, бурчит что-то про «грустное» кино, испортившее ему настроение. Вот завуч Ирина Павловна. Она истерзала бедного романиста докучными требованиями не опаздывать на работу, для «прогрессивного» директора школы она есть воплощение рутины и реакции и вообще — тормоз на пути перестройки. Но в исполнении Александры Свенской она похожа не на бюрократа, а на клоунессу. Округлая, как солнышко, и мир ее такой же «округлый», теплый и солнечный, как она сама. Николай Алексеевич приносит в свой дом лишь тоску, комплексы да унылый и бескровный, как и он сам, роман. Ирина Павловна, придя в свою плотно заставленную кубками, вазами и чашами квартиру и с аппетитом поев борща, уединяется, чтобы поиграть на трубе. И творит она без истерии и напряжения, а с любовью и с удовольствием: в том, как, подняв к губам трубу, она произносит «Милые мои нотки», куда больше поэтичности, чем в вымученных «текстах» Николая Алексеевича.

Высоким порывам и гражданским идеалам в фильме Муратовой противостоит не столько нерассуждающая сердечность, сколько — органический инстинкт, находящий абсолютное воплощение в такой «плазме жизни», как юродство и блаженный идиотизм. Вот дурачок Миша, подняв на прутике вытащенную из грязной лужи розовую туфельку, произносит: «Красиво...», — и он здесь ближе к тайнам бытия, чем Николай Алексеевич, к красоте вообще нечувствительный.

В «Астеническом синдроме» сама Муратова смотрит на жизнь глазами эстета, а не идеолога. Даже напичкав кадры советской «наглядной агитацией», всеми этими гротескными «Досками почета» и бесчисленными изображениями Владимира Ленина, она не обличает социальную мифологию и даже не осмеивает ее безвкусные формы — она ею любуется. Муратова не ведает самого понятия безвкусицы: из объектов социальной пропаганды она создает такую же изысканную изобразительную сюиту, как из арабесок ковра, висящего на стене квартиры Ирины Павловны, и даже из изображений усопших, высеченных на кладбищенских надгробиях. В каждом лице выявлено нечто характерное, забавное и, в конечном счете, живое. Взгляд Муратовой приближается здесь к мировосприятию «проклятого художника», который не столько изображает зло, сколько эстетизирует его.

Кинематограф перестройки чутко уловил момент исчерпанности в обществе социального пафоса. Но, в отличие от иных апологетов доморощенного «постмодернизма», Муратова противопоставляет гражданским страстям органичную и почти биологическую витальность. Своим фильмом она отбирает у либералов их любимый картонный меч — гуманистические иллюзии, которые на глазах переходят в категорию «old fashioned» и вырождаются в эгоцентричную болтовню. Фильм «Астенический синдром» говорит о муках несостоятельной амбициозности и тем ставит точный клинический диагноз не столько советскому обществу, сколько его либеральной интеллигенции. Именно по этому фильму в отношениях между нею и Муратовой впервые отчетливо проходит трещина, которая вскоре перерастет в непреодолимую пропасть.

Ковалов О. [«Астенический синдром»] / Новейшая история отечественного кино. 1986–2000. Кино и контекст. Т. V. СПб.: Сеанс, 2004.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera