В 1971 году закончились съемки фильма «Долгие проводы». Картина тут же легла на полку, ибо здесь героиня З. Шарко, Евгения Васильевна, поставила окончательный диагноз: гибель всяческих надежд и иллюзий. Она сыграла полное душевное сиротство человека, наглухо загнанного в одиночество, непонятость даже самыми близкими ей людьми. Дебют в кино 39-летней актрисы красноречив и многозначен.

Режиссер фильма Кира Муратова как-то призналась Шарко: «Понимаете, Зина, я ведь очень многих актрис пробовала на эту роль. Но мне нужна была нелепая женщина — и я вас нашла». Такой и увидели мы ее через много лет на экране — «белой вороной», нелепой и непонятой, на грани душевного срыва. Ее истерика на юбилейном вечере, в огромном конференц-зале, где по ошибке кто-то занял её место, выглядела глупой, абсурдной. Но именно этот эпизод зеркально отражал зрителя образца семьдесят первого года. В 1987 году вышедший из-под ареста «порочный» фильм увидел зритель, постаревший на 15 лет. И, странно, опоздание это подчеркнуло, усилило искажённое течение времени муратовского фильма, никоим образом не снизив накала скрытых и явных в нём страстей. Потрясающая игра Шарко заставляла зрителя взглянуть на себя новыми очами, как когда-то внезапная встреча заставляла её Тамару увидеть себя со стороны.

Если метафорой «Пяти вечеров» был звук приглушенного радио — это время звучало в квартире Тамары (коммуналка, конечно!); то знаком времени «Долгих проводов» был уже враждебный Евгении Васильевне зрительный зал, зал, в котором она оказалась лишней. Потому так и удалась актрисе эта роль, что давно и хорошо знала свою героиню. Это была Тамара из «Пяти вечеров», к которой так и не пришёл Ильин.

Такое досталось актрисе время: пять вечеров надежды и долгие её проводы.

Логинова М., Рыбаков Ю. Зинаида Шарко // Петербургский театральный журнал. 1993. № 4.

На Зинаиду Шарко в «Долгих проводах» можно только смотреть: как она поправляет шляпку, запахивает халат, прикуривает, судорожно гасит сигарету, устраивая пожар, душится, — то есть как предмету, с которым она соприкасается, передается ее волнение, дрожь, нервозность... Так Феллини хотел снять клоуна То-то «стоящим, сидящим, в горизонтальном и вертикальном положении, одетым и обнаженным, чтобы и самому можно было хорошенько разглядеть его и другим показать, — в общем, снятъ так, как снимают документальный фильм о жирафах, например, или о каких-то фосфоресцирующих рыбках...»^[1]

В ранних фильмах Муратова именно так снимала людей. ‹…› ...она мобилизовала ресурсы актрисы, зафиксировала подвижность самых разных состояний героини, как театральный режиссер закрепляет мизансцены.

В «Долгих проводах» Шарко сыграла опасно хорошо. ‹…›

Муратова поставила на индивидуальность знаменитой неизбалованной актрисы с обыденной советской внешностью, но незаурядным cachet — голосом. Этот голос — капризный, набухший скандалом, заносчивый, сдавленный и достойный «театра у микрофона», принадлежал женщине на грани изнеможения.

В этой роли Шарко можно только слушать. ‹…›

В «Долгих проводах», где место театрального ансамбля занял скрупулезно прописанный кинематографический фон с типичными лицами, случайными персонажами, Шарко, поставленная в центр, окрыленная доверием Муратовой, показала все, на что была способна, — от темы до техники, от манеры до стиля. Но и сверх того. Она сыграла капитана тонущего корабля, уязвленную совслужащую с набитыми сумками, то лихорадочно деятельную, то окаменевшую, провинциальную звезду в капроновых перчатках и вечернем платье «на змейке», как бы пародирующую настоящий секс-символ — Софию Лорен, чья фотография висит в ее квартире... Но главное — жалкую и недоступную девушку-женщину. ‹…›

‹…› тень Феллини ‹…› витала над «Долгими проводами» — трагикомической историей про иллюзионистку Шарко.

Финал фильма, когда она, с встревоженным обреченным взглядом, смеясь и рыдая, с размазанной по лицу тушью, снимает парик провинциальной красотки, как рыжий клоун снимает свою маску, — этот финал стал нашей «улыбкой Кабирии». ‹…›

«Клоун — это карикатура на человека, выпячивающая черточки которые роднят его с животным и ребенком, с тем, кто смеется, и с тем, над кем смеются, — писал Феллини. — Он — зеркало, в котором человек видит свое гротескное, искаженное, нелепое отражение. Он — самая настоящая тень. Он есть и всегда будет. Это все равно что спросить себя: „Тень умерла? А может тень умереть?“ В моих фильмах Джельсомина и Кабирия — рыжие. Это не женщины, а два бесполых существа, два Фортунелло. У клоуна нет пола. К какому полу принадлежит Грок? А Шарло?..»

Шарко — Шарло.

Муратова разглядела в клоуне пол.

Абдуллаева З. Реальное кино. М.: Три квадрата, 2003.

‹…› народнее героини Зинаиды Шарко в «Долгих проводах» трудно вспомнить. ‹…› То, что это великая роль, становится ясно в знаменитой сцене, идущей под лермонтовский романс «Белеет парус одинокий».

Плахов А. Долгие проводы // Кино. 365 главных фильмов всех времен и народов. Путеводитель «Афиши». М.: Афиша индастриз, 2002.