Вероятно, мало кто знает, что первая попытка экранизировать повесть Василя Быкова «Сотников» была предпринята еще в 1972 году, за три года до того, как это попыталась сделать Лариса Шепитько. Тем более в тени остались имена дальновидных товарищей, сумевших тогда своевременно предупредить сомнительную затею.
Сценарий по своей повести поначалу написал сам Василь Быков. Оценить его по линии ГСРК были уполномочены два постоянных эксперта — режиссер Лев Арнштам и киновед Ростислав Юренев.
Первый поддержал идею постановки «Сотникова» решительно и безоговорочно. Мне уже приходилось писать, что в пестрой и разномастной стае — «ценителей прекрасного» из ГСРК Анрштам последовательно твердо и квалифицированно исполнял роль ангела-хранителя всего истинно живого, талантливого и интересного. Не изменил он этому амплуа и при оценке быковского сценария.
Юренев оценил его по-иному:
Отзыв на сценарий Василя Быкова «Сотников» («Двое в ночи»)
‹…› Сценарий «Сотников» написан хорошо — ясно, зримо, экономно. Сюжет, характеры, атмосфера, мысль — все выражено отчетливо, сильно.
Однако, как мне ни печально, я не могу рекомендовать к постановке эту бесспорно талантливую и честную вещь. Я бы не хотел видеть на экране такой фильм — все в нем мрачно, безысходно, безнадежно ‹…›
В сценарии — все гибельно. Гибельна честная и мужественная прямолинейность Сотникова. Гибельно самоотверженное принятие на себя миссии старосты — стариком Петром.
Гибельно бабье, пассивное, но человеческое поведение Демчихи. Гибельна и борьба за жизнь — кто бы и как бы ни боролся: и жалкие детские попытки спастись еврейской девочки и хитроумные расчеты сильного, жизнеспособного Рыбака ‹…›
По получении столь контрастных отзывов начальство в Малом Гнездниковском могло повести себя и так, и эдак. Прикрывшись отзывом Арнштама, можно было рискнуть и продолжить работу. Можно было расширить число рецензентов с тем, чтобы еще укрепить ряды поддерживающих.
Но убойная эпистолия Юренева похоронила все прочие варианты привычных игрищ и забав. Работа над сценарием была прекращена в мгновение ока и, как казалось, навсегда. По крайней мере, когда Лариса Шепитько появилась в Комитете с предложением сделать фильм по «Сотникову», на нее посмотрели, как на сумасшедшую.
Сохранилось свидетельство А. Гребнева: «Я помню, как-то встретил в Госкино Ларису Шепитько, которая уже просидела несколько часов у дверей какого-то кабинета в ожидании приема у его хозяина. Я посмотрел большой фильм, набегался тоже по кабинетам, возвращаюсь, а Лариса все так же сидит и ждет. Я не выдержал, спрашиваю: «Из-за чего ты тут так долго сидишь?» — «Толя, я хочу ставить то, что я хочу. А для этого надо вот так сидеть и ждать...»
Так она пробивала свое «Восхожсдение». И пробила в конце концов.
С утверждением сценария между тем битвы не закончились. Судя по всему, работа группы была поставлена на особый контроль. Комитет рассматривал и утверждал актерские пробы, отслеживал и контролировал каждый шаг. Атмосфера была накалена до такой степени, что, когда я появился в группе, чтобы написать репортаж о съемках, был воспринят как очередной шпион. Группа работала с ощущением, что «полки» не избежать.
Весь этот наворот жутких страстей был вызван не только характером повести Василя Быкова, самой по себе «крамольной» и «опасной», но и особой, поистине просто шокирующей трактовкой ее, предложенной режиссером. Ведь ужасные слухи о том, что Шепитько превращает «партизанскую повесть в религиозную притчу с мистическим оттенком», перестали быть слухами, как только поступила первая партия отснятого материала. Да и сама Шепитько не думала скрывать «библейскую» трактовку. Вот именно на этом пунктике и возникал, не мог не возникнуть наибольший цензурный напряг.
Крамола заключалась в том, что история, которая рассказывалась в фильме, поведение и поступки его героев, рассматривались и оценивались не в категориях устава воинской службы или устава КПСС, а по законам поистине божественным и вечным.
С образом этого героя выходила главная закавыка. В заключении Объединения об этом сказано как бы вскользь, достаточно нежно и осторожненько: «С самого начала на Сотникове лежит печать избранности, некой святости и отрешенности ‹…›».
Формулировка общемосфильмовского заключения уже покруче: «Трактовка роли главного положительного героя — Сотникова — создает сейчас представления о нем как о пассивной жертве, с самого начала обреченном на гибель. Более того, изобразительное решение этого образа вызывает некие библейские ассоциации, совершенно чуждые фильму и самому Сотникову — командиру Красной Армии, коммунисту. Подобные кадры и планы необходимо из фильма исключить».
И пошло, понеслось: «...в сцене, где ночью лежит раненый, замерзающий Сотников, нужно убрать торжественную религиозную музыку... Нужно исключить разговоры о том, что Портнов до войны занимался атеистической пропагандой. Здесь получается, некоторое нежелательное противопоставление. Занимавшийся атеистической пропагандой Портнов — изменник Родины, садист, а верящий в бога староста, останавливающий отчаявшуюся Демчиху от предательства “божьим словом”, — стойкий советский патриот. Словом, получилось совсем неуместное противопоставление атеизма и религии в пользу последней».
Казалось, все шло к дикому скандалу, к «полке». И вдруг неожиданное включение фильма в программу очередного Всесоюзного кинофестиваля, гран-при, полный триумф. Следом — Западный Берлин, опять приз.
Я не исключаю вмешательства сил небесных, воздавших должное автору фильма. На грешной же земле Шепитько явно помогли товарищи-начальники, в последнюю минуту успевшие сообразить, что выгоднее, зажмурившись, выдать ревизионистский фильм за шедевр соцреализма, чем предавать его анафеме и заодно выпороть прежде всего самих себя.
Фомин В. // Экран и сцена. 1995. № 20. 25 мая.