Право, вы с наслаждением еще раз посмотрите многие эпизоды фильма, а особенно тот, изумительно снятый оператором И. Слабневичем, где самолет Петрухиной кружит, как птица, вокруг подбитой машины Сергея, — удивительно, как передают здесь самолеты, предметы неодушевленные, чувства истинно человеческие — те, что владели Петрухинои в самый грозный час ее жизни; эти чувства живы в ней, они не позволят ей жить лишь прошлым.

Сама она не жестока, не честолюбива, не доктринерша по натуре, но ей не хватило своего личного отношения к драмам жизни, ее сложностям.

И дом ее становится холодным домом, дочь уходит навсегда.

Так что же, погибла она для родных, близких, для товарищей или все-таки шагнет в будущее через «порог»?

А это уж зависит от нее самой.

В этом честность, прямота и серьезность фильма. <...>

К счастью для Петрухиной, ей не безразлична ненависть Быстрякова. Очень важный симптом очищения души! Другая бы и не оглянулась на мальчишку, посылающего ей проклятия.

Один из участников съемочной группы «Крыльев» рассказывал мне о таком режиссерском приеме, изобретенном Ларисой Шепитько: режиссер стояла рядом, с камерой и бросала в глаза Петрухиной-Булгаковой жестокие слова: ты устарела, ты никому теперь не нужна, и так далее в том же духе, — а отвечать словами запрещала: отвечать надо было всем внутренним напряжением воли, жизнелюбием, страстью бойца. И это удалось актрисе блестяще: Петрухина не складывает крылья, не бросается с высоты по лебединому закону — она живет, спорит с «трагическим жребием», она желает понять Быстрякова, и потому едва ли буфетчица получит ее в подруги.

Варшавский Я. Один вопрос и тысяча ответов // Советский экран. 1966. № 21.