Режиссер Шепитько ничего не делает специально для того, чтобы ее картина была современной по форме. Пусть посредственности заботятся о том, чтобы не прослыть старомодными. Настоящему таланту эта опасность никогда не угрожает: острое чувство современности — неотъемлемая его часть.
И фильм «Крылья» современен, современен как-то очень органически, естественно, без претензий, без обязательного джентльменского набора «модерновых» изобразительных средств: качающихся, как во время шторма, камер, короткофокусной оптики, ассоциативного монтажа и т. п. Впрочем, может, я и ошибаюсь, может, что-нибудь из перечисленного и использовано в картине. Но в таком случае сделано это столь тактично, неназойливо, с таким чувством художественной меры, что не отвлекает, не становится самоцелью.
Как режиссера Ларису Шепитько нужно поздравить и с точным, прямо в «яблочко» «попаданием» в смысле выбора актрисы на главную роль. Сказать, что Майя Булгакова сыграла блестяще, —значит ничего не сказать. Она не играет, она живет. Вот извечный парадокс искусства: чем выше мастерство, тем оно незаметнее.
...Мы встречаемся с Надеждой Степановной Петрухиной в счастливую, казалось бы, для нее минуту. Она уважаемый в городе человек. Ее портрет экспонирован в местном краеведческом музее. Она директор ремесленного училища, депутат. Вот сейчас даже выступает перед телевизором. Аплодисменты, юпитеры, блеск орденов на ее груди...
Но вот происходит первое столкновение Петрухиной со строптивым учеником Быстряковым, и в душу к вам закрадывается сомнение: таким ли должен быть настоящий воспитатель? Слишком уж прямолинейна эта женщина с солдатской походкой, слишком категорична и одновременно в чем-то беспомощна.
Немало специальностей сменила после демобилизации военная летчица, славный гвардии капитан. Она не отказывалась ни от какой работы, ко всему относилась с предельной честностью и старательностью, а в душе всегда оставались горечь и разочарование. Почему?
...Вот Надежда Степановна лежит на пляже, пристально глядя в небо. «Тетя Надя! Смотри, самолет падает!» — кричит соседский мальчик. «Это он нарочно падает. Он бочку делает», — поправляет его братишка. Надежда жадно смотрит на самолет. Потом, прикрывает глаза газетой. Из-под газеты медленно выползает то ли слезинка, то ли капля речной воды — может, еще не успела высохнуть после купания... «Хотите, пойдем на аэродром?» — вдруг предлагает детям Надежда.
И вот оно — место, куда стремятся все помыслы бывшей летчицы. Это сюда пришла она в ранней юности по смутному, но непреодолимому зову сердца, здесь навсегда «заболела» небом. Это отсюда уходила Надя Петрухина добровольцем на фронт, в тот суровый мир, где так нужны были ее смелость, ее воля, ее самоотверженность. Страшный, жестокий, беспощадный мир, мир, где на ее глазах сгорел любимый человек...
Падает, падает подбитый самолет, оставляя за собой хвост дыма. Облетывает, мечется вокруг него самолет Нади Петрухиной, провожая чуть ли не до самой земли, бессильный чем-либо помочь. «Митя! Митя, что с тобой, Митя?» — бьется в шлемофоне задыхающийся девичий голос. Нет ответа. И вот самолет Мити взрывается, ударившись о землю. Все. Резко — свечой — взмывает к небу самолет девушки. Эта «свеча» — словно пронзительный, на самой высокой ноте крик отчаяния... Просто удивительно, какой выразительности удалось добиться режиссеру от своих неодушевленных, дюралюминиевых «актеров»!
Яркий, удивительный, мужественный мир, мир, где торжествуют верность, самопожертвование, любовь к Родине. Отсветы фронтовых пожарищ всегда будут освещать жизнь Надежды, ослепляя и завораживая.
...Мужеподобная солдатская походка, угловатость, платье, сидящее на ней, как военная форма, отрывистый голос — таков внешний рисунок роли, найденный Булгаковой. Воплощенная антиженственность. Даже разрезая торт, она держит нож, как мясник, разделывающий тушу. Но, с другой стороны, Булгакова никогда не переходит той тонкой грани, за которой начинается пародия. Ее Петрухина вызывает у зрителей не усмешку, а уважение и сочувствие, потому что за внешней непривлекательностью в ней скрываются значительность, своеобразие, потому что она личность. Дочь суровой эпохи, воспитанная на четкости, ясности и категоричности военных приказов, Надежда Степановна пронесла через всю жизнь солдатскую прямолинейность, переходящую у нее порой — увы! — в бестактность.
Вот сцена возвращения в училище сбежавшего из него строптивого паренька Быстрякова. Лишь на одну секунду дает Надежда Степановна волю эмоциям — целует принесшую ей радостную весть уборщицу.
И вот уже снова Петрухина «застегнута на все пуговицы», суха, неприступна. Как трудно, должно быть, блудному сыну произносить свою покаянную речь! Но он затверженно бубнит: «Надежда Степановна, извините меня за неправильное, хулиганское поведение. Я не буду позорить. Я все осознал...» Директриса слушает молча, с каменным лицом, потом досадливо перебивает его: «Не верю!» Она пристально смотрит на Быстрякова, и в глубине ее глаз — сочувствие. Ведь Надежда Степановна знает, что отец парнишки — алкоголик, избивающий его, брат бандит. Но тон ее по-прежнему сух, назидателен, насмешлив: «И куда же ты думал бежать? В грузчики? В дворники?.. Или вслед за братом, по той же дорожке?» Мальчик дергается, как от удара. А Петрухина даже не замечает этого. Она довольна, она улыбается — ведь все уладилось. И вдруг, словно пощечина, — тихий злобный голос Быстрякова: «Я ненавижу вас!» Улыбка не сразу сползает с губ Надежды Степановны. И такое недоумение, такая боль в этом вдруг сразу постаревшем лице, что зрительный зал задерживает дыхание.
Дорого платит Надежда Степановна за недостаточную душевную тонкость и гибкость. Чужой становится любимая дочь, неудачно складываются ее отношения с людьми на очередной «новой» работе, хотя, казалось бы, каждому делу она отдает всю себя.
Всю ли? В том-то и суть, что отдает Надежда Степановна лишь то, что может. Но не в силах она отдать самое главное — свое сердце, потому что оно, как и сердце Ольги Зотовой, так и осталось на войне. Не может гвардии капитан Надежда Петрухина жить без неба, без того прекрасного неба, в котором она чувствовала себя такой сильной, такой ловкой, такой нужной.
Беспокоятся и тревожатся фронтовые подруги Надежды Степановны, а она и не знает, что им писать. «Ничего не получается, — жалуется Петрухина своей случайной собеседнице, официантке Шуре, — ничего интересного, ну, хоть сочиняй».
Сцена в пустой пивной — одна из обаятельнейших в фильме. Что-то очень юное, девичье появляется в лицах этих немолодых, неустроенных, не похожих друг на друга женщин, когда, забыв о своих горестях, они, подпевая себе, с упоением «шерочка с машерочкой» танцуют вальс школьных лет. И вдруг оглядываются на двери. Там через стекло с интересом смотрит на них толпа мужчин, ожидающих конца перерыва в пивной. И смешно, и грустно. Но больше грустно...
Однако что же ей делать, как жить дальше? Может, послушать благоразумные советы дочери Тани, зашедшей к матери за своими вещичками, и начать жить «для себя»? Пусть, как говорит Таня, «другие возятся с этими оболтусами».
Другие... Лицо Надежды Степановны, только что бывшее усталым и погасшим, вдруг освещается светом гордости и достоинства. «А я этих слов никогда и не знала: “пусть другие”, — презрительно бросает она дочери. — Я всю жизнь работала и за себя, и за других. Где прикажут. Не разбиралась. И за себя, и за других. И ни о чем об этом не жалею». Таня внимательно смотрит на мать и вдруг неожиданно говорит то, чего так безрезультатно хотела добиться от нее раньше Надежда Степановна: «Мам, хочешь, я останусь?» Но на губах Надежды Степановны появляется, ироническая усмешка: «Пожалела? А ты меня не жалей. Ты лучше мне позавидуй. Да! Да! Ты лучше мне позавидуй!»
И в этот миг Надежда Степановна кажется не только неизмеримо интересней, но и неизмеримо моложе своей юной хорошенькой дочери...
Таня уходит, и гордость Надежды Степановны сменяется отчаянием. Булгакова играет его на предельной сдержанности, на той сдержанности, которая стоит на грани взрыва.
«Сегодня одна девочка про меня спросила, — говорит она старому другу, — а она погибла?» И потом, совсем уже небрежно, как бы между прочим, роняет: «Кстати, а как ты считаешь? Она погибла?..»
Действительно, не в тупик ли зашла эта сильная, незаурядная и не умеющая идти на компромиссы женщина? Она останется одинокой, потому что до сих пор любит своего Митю. Никакая работа не будет приносить ей удовлетворение, потому что единственное, к чему ее влечет, штурвал самолета, — ей уже недоступно. Она никогда не будет жить полной, настоящей жизнью, потому что сердце ее навсегда осталось в грозном и прекрасном фронтовом небе.
Друнина Ю. Ты мне лучше позавидуй! // Литературная газета. 1966. 18 июня.