Режиссер Лариса Шепитько как-то дала Дьячкову сценарий, написанный ею совместно с Геннадием Шпаликовым. «Прочти повнимательнее. Как ты думаешь, кто сможет сыграть? Соломин? Или Высоцкий? Тараторкин?» «Я!» — сказал Дьячков, хотя пришлось отказаться от другой интересной работы. Петр в «Ты и я» находился как раз в центре его творческих размышлений, помогал ответить на многие вопросы, поставленные ранее в других экранных ролях.
Петр — врач в посольстве. Когда-то думал заняться наукой, манили эксперименты, потом выбрал другое, жизнь потекла ровно, накатанно, спокойно. Внешне спокойно, так как застаем мы Петра в глубоко спрятанном смятении. В этом молчаливом, замкнутом человеке идет какой-то внутренний процесс — зреет что-то внутри. Оно прорывается наружу, неожиданно. Как всегда в таких случаях, оказывается достаточно внешнего повода. Петр на хоккейном матче. Один из игроков, получив травму, падает, но, собрав все силы, встает. Петр следит за игрой, за упавшим. На его лице — отблеск чувств, далеких от эмоций хоккейных болельщиков. Сострадание к раненому. Зависть к воле того, кто находит в себе мужество подняться. Сомнения, слезы — эхо размышлений о себе.
Покинув стадион (лишь жене сказал: «Я сейчас»), Петр покинул и посольство, и чужую страну, и целый этап своего прошлого. Одним махом. Таков характер.
Дьячков играет поиски человеком своего места в жизни. То есть поиски себя. Фильм называется «Ты и я» не только потому, что он о лирических отношениях двух близких людей, о трудном пути двоих друг к другу. В прочтении главным исполнителем, которое, впрочем, не противоречит и авторскому замыслу, это размышления о тебе и обо мне, о том, как каждый из нас ищет и реализует себя.
Это фильм о нелегких поисках. Нет, Петр не «летун». И не «перекати-поле», хотя сюжетную основу картины, порой даже слишком усложненную, составляет цепь его неожиданных поступков, резких поворотов биографии. Бросил науку — уехал за границу. Сказал «я сейчас», — а оказался в Москве. На вокзале стоял, смотрел, как суетятся все вокруг, и вдруг сам тоже побежал — догнать, успеть! — кинулся в последний вагон, в первый попавшийся поезд. Уехал на далекую стройку лечить в районной больнице, помогать, утишать боль, нашептывая стихи: «А в Африке, а в Африке, в широкой Лимпопо...»
— Я эти стихи у тети на погонах читал, — рассказывает Петр своей тяжело больной пациентке. — Она меня в санпоезде на плечах таскала. Для раненых читал. «Из ливерпульской гавани всегда по четвергам суда уходят в плаванье к далеким берегам...» Собственная биография актера вошла строчкой, кадром в фильм.
Картина кончается сценой охоты: Петр с друзьями по глубокому снегу бежит к мелколесью. Обычная для зимней забавы суета, хохот, азарт погони. И вдруг среди гама и шума человек приткнулся к березке и понял, наконец, все. Понял, что годы необратимы, и необратимы поступки. Понял, что начинать с начала можно, лишь имея цель. Понял, что надо начинать с начала, если эту цель нашел. И таким обнаженным, написанным на лице оказался вдруг перед нами, зрителями, внутренний мир этого закрытого человека, что захотелось опустить глаза, оставить его наедине с собой среди заснеженного простора, чистого и нетронутого, как еще не написанная страница жизни.
Ильина М. Леонид Дьячков. М.: Бюро пропаганды советского киноискусства, 1979.