Каралли происходила из обрусевшей греческой семьи; искусство ее родилось из духа эллической красоты, так отобразил эту красоту и ее облик. Правда, говоря здесь об Элладе, я разумею не четкую и трезвую Аттику, а мягкую Ионику, овеянную дуновением смежной Азии. У нее была томная бледность черт левантийской одалиски, слишком густые брови, слегка неправильный нос. Но торс, руки, все линии жили совершенной, чуть холодной жизнью мрамора.
Показать, какова была Каралли, и значит говорить о ее искусстве. Ибо предмет ее вдохновения был всегда единым, какую бы роль она не играла: она танцовала свою красоту, истолковывала, просветляла ее через движение. Каждый танец, ее был словно рассказом прекрасного тела о себе самом. Сегодня об этом размышляешь с жутью: ведь если жива через полвека память о Тальони или Гризи, Каралли умерла вся, потому что шедевром ее была она сама.
И в самом деле ни огненной пылкости Кшесинской, ни возвышенной и нервической природы Павловой, ни интеллектуального обаяния и мастерства Гельцер у нее не было. Технические возможности ее были ограничены; о виртуозности она и не помышляла. Случалось, что для нее «транспонировали» трудные партии. Каралли танцевала «Жизель», «Саламбо», «Раймонду», — но всегда очарование возникало не из передачи ею рисунка танца, а из лирического откровения собственной красоты. Петроград знал московскую — и верную Москве — балерину лишь по концертным выступлениям. Она сопровождала заграницу первую «поездку» Дягилева, но так и осталось чужда напряженному и экзотическому духу этого предприятия.
Если балерину знали только столицы, нет того медвежьего угла, куда не проникло бы очарование кинематографической актрисы. Знаменитые ленты «с участием Каралли», быть может, самое прочное ее наследие. Она сама сочиняла сценарии, и даже пояснительные стихи к ним, где благородная страстность сочеталась с крайним простодушием житейского подхода; игра ее вносила в этот мирок женских, а то и «дамских» чувствований ту меланхолию, ту горестную сладость, которой неизменно запечатлено прекрасное. Фильма о «Родных душах» или та, где она играла слепую девушку не забудется многими. И многие вспоминали (я уверен) при вести о ее смерти, поникшее чело и опустившиеся руки — крылья ее «умирающего лебедя». Они поняли, что с ее уходом сумма красоты, отпущенная миру уменьшилась непоправимо.
Левинсон А. На смерть Веры Каралли // Жизнь искусства. 1918. № 38. 16 декабря.