Возможность снять первый полнометражный фильм пришла случайно, но, как писали в старину, «судьба приходит в обличье случая». На Мосфильме был закрыт фильм по повести В. Богомолова «Иван». Сценарий писал М. Папава, режиссер Эдуард Абалов. Обсуждение отснятого материала повергло членов художественного совета в уныние, и съемки были приостановлены, а деньги из бюджета меж тем потрачены. И тут помог Ромм.
Со мной советовались, кому можно было бы поручить с остатком денег и в очень короткий срок сделать ее заново или закончить то, что начато. Я порекомендовал Тарковского. Тарковский прочитал повесть и уже через несколько дней сказал:
— Мне пришло в голову решение картины. Если студия и объединение пойдут на это, я буду снимать, если нет — мне там делать нечего.
Я спросил его:
— В чем твое решение?
Он говорит:
— Иван видит сны. Что ему снится? Ему снится та жизнь, которой он лишен, обыкновенное детство. В снах должно быть обыкновенное счастливое детство. В жизни — та страшная нелепость, которая происходит, когда ребенок вынужден воевать.
Как видите, решение картины излагается буквально в двух строках, занимает всего несколько секунд[1].
Андрей полностью сменил весь творческий состав съемочной группы. Сложился тот, который перекочевал в «Страсти по Андрею». Сценарий писали А. Кончаловские и А. Тарковский. Оператор В. Юсов. Композитор Вячеслав Овчинников.
Запущен фильм в августе 1961 года, а в августе 1962 года подписан акт о приемке. Фильм получил первую категорию, а на премьере в Доме кино Михаил Ильич Ромм сказал: «Запомните это имя». Потом был Венецианский фестиваль. Неожиданный шок — Гран-при фестиваля «Золотой лев Caн-Марко». Головокружительный успех фильма и молодого Андрея Тарковского. Потом золото сыпалось и сыпалось на международных фестивалях. Андрей путешествовал по миру, ездил в Индию. Всюду признание, шум, успех. На том Венецианском фестивале по секции «детских и юношеских фильмов» за фильм «Мальчик и голубь» получил первую премию Андрон Михалков-Кончаловский. Его путь не только сценариста, но и кинорежиссера тоже начался в 1962 году.
Однако триумф триумфом, а начальство в Москве не дремало. Уже упомянутый Р. H. Юренев вспоминает, как он получил повестку с требованием явиться в зал Московского горкома КПСС, и там секретарь по идеологии сделал доклад, в котором обрушился на «Иваново детство». Он говорил о мистике, пацифизме, клевете в картине на героическую Отечественную войну. После доклада Юренев, по его признанию:
...хотел удрать домой, но тут его встретил бледный Михаил Ильич Ромм. «Куда вы? Подождите, должен выступать Тарковский».
Выглядывая из монументальной кафедры, Андрей казался совсем юным, худеньким, беззащитным. Но речь свою начал спокойно, подчеркивая вежливостью свое человеческое достоинство. Только временами нервно подергивал своей тонкой шеей.
Андрей говорил, что не считает картину идеальной и, возможно, при дальнейшей над ней работе многое переделал бы.
Но что в картине изменить нельзя, так это глубокой любви к родине, к памяти погибших героев войны, неколебимой уверенности в духовной красоте человека.
Время идет, но картина не старится. Иначе расставляются акценты. «Иваново детство» (как и все последующие работы режиссера) имеет широкий радиус действия. Фильм «больше» того, о чем он рассказывает. Уже в 1964 году Андрей писал:
...что меня взволновало до глубины души, это характер мальчишки. Он сразу представился мне как разрушенный, сдвинутый войной со своей нормальной оси. Маленький мальчик, потерявший детство в одну секунду. Его жизнь раскололась на сно-виденье, т. е. то, что было до войны, и участие в войне, что тоже «не реальность». Отмщение за мать, за погасший свет, за отнятый смех. Можно сказать, что «содранность кожи», напряженная сверхчувствительность, не детская развитость свойственны «Ивану снов», так же как «Ивану-разведчику». Просто резко поменялись полюса, жизнь опрокинулась. Дети — герои всех фильмов Андрея Тарковского. Но это дети особенные. Их внутренний мир богат и не наивен, он развит от раннего детства. «Ребенок — это прежде всего эстет: он реагирует на внешность, на видимость, на очертания формы»[2]. И в этом смысле «дети его кинематографа» — автопортретны его памяти о себе. В них тайна его детского мира, снов детства. «Все сны (их четыре) связаны вполне конкретными ассоциациями. Первый сон, например, весь от начала до конца, вплоть до реплики «Мама, там кукушка!» — одно из первых воспоминаний моего детства.
И если сны — это прошлое, то военная реальность — «тот свет».
Здесь Стикст, который переходит в последний раз Иван; странно хлопающая дверь в никуда. Разрушенная стена церкви, не утратившая лика Богородицы — покровительницы России.
Березовую рощу нашли в Подмосковье. Вадим Юсов рассказывает о съемках эпизода поцелуя надо рвом:
Мы, например, сделали специальное приспособление, чтобы снять кадр, когда Холин целует Машу над окопом: мы с камерой совершаем движение со дна окопа, практически из-под земли, до уровня глаз человека уже над окопом...
...иногда зрителю интересна м техника, но у Андрея это иначе — смысл сильнее техники, она как бы поглощается.
О том же эпизоде Тарковский писал, что этот эпизод — ассоциация с пушкинской строкой «есть упоение в бою и бездны мрачной на краю». А от рощи «попахивало чумой». Вадим Юсов своим талантом и изобретательностью сумел воплотить поэтико-мифологический мир Тарковского.
Эпизод с патефоном, книгой Дюрера и битвой Ивана с невидимыми врагами снят резко экспрессионистично в максимальном напряжении светотени. Атмосфера не реальности, но и не сна. Наваждение битвы. Битвы архангела Михаила с Сатаной. Юный воин уже не в единоборстве с фашистами. Он видится юным воином Михаилом в единоборстве с тьмой, поглощающей свет. Свет и тьма, рай и ад, и путь, соединяющий оба пространства — колодец. Из бездны колодца мы видим светлые лица — лики Сына и Матери. Иван протягивает руки к звезде, странным оптическим обманом сияющей на черной поверхности воды (в отличие от прозрачной чистой в ведре). Именно в эту секунду мир переворачивается, опрокидываясь «тем светом» (войной). Кончилось не детство — а сама жизнь. У Ивана нет «светлого будущего», и в Суворовское училище он не хочет. Отмстив, он переплывает Стикс.
Тонкой-тонкой нитью сплетается ксилографией Дюрера поэтическая ассоциация. Иван часть, вернее, сопричастность миру вечного Апокалипсиса. «Рыцарь, дьявол и смерть» — так может быть назван фильм.
Говоря о поэзии, я не воспринимаю ее как жанр. Поэзия — это мироощущение, особый характер отношения к действительности.
В этом случае поэзия становится философией, которая руководит человеком всю жизнь.
Фильм «Иваново детство» уже был формой, найденной Тарковским, его почерком, его миром, «философией, которая руководит человеком всю жизнь».
Волкова П. Стать самим собой // Андрей Тарковский. Архивы. Документы. Воспоминания. М., 2002.