В 1957 году советские зрители впервые увидели фильм «Летят журавли», а через год на очередном международном кинофестивале в Канне фильм удостоился сразу трех наград: режиссер Михаил Калатозов получил «Золотую пальмовую ветвь», актриса Татьяна Самойлова — специальный диплом за исполнение главной роли, а оператор Сергей Урусевский — приз высшей технической комиссии Франции.
Калатозов снял фильм по сценарию Виктора Розова — в основе была пьеса «Вечно живые», которой открылся в Москве знаменитый «Современник». Но от современниковского спектакля фильм отличался так же, как стихи от прозы. Ибо главным героем фильма стал не «вечно живой» (потому что «павший смертью храбрых») Борис Бороздин — в центр поставлена была героиня, совершенно немыслимая прежде на советском экране — именно как «центральная»! Женщина, «изменившая» ушедшему на фронт любимому человеку. Судьба Вероники стала открытием и — потрясением, настоящим шоком, и оттого рядом со всеобщим удивленным восхищением слышались иные голоса, тоже удивленные, но недоумевающие и даже негодующие. А удивиться тогда было чему: ведь если героиня изменила, то это только у Розова, в его пьеске, но отнюдь не в фильме. Зрители, способные что-либо чувствовать, чувствовали тогда одинаково: что такая Вероника изменить не может — органически не способна. В героине Самойловой поражала странная какая-то неподвижность — также как и полная непроницаемость. Она была монолитна, создана словно из одного куска — «железом, обмокнутым в сурьму». Это в ней потрясало: например, великого художника Пикассо — так же, как и советского зрителя! Вероника с трудом воспринимала реальность, тщетно пытаясь отодвинуть ее от себя всей тяжестью и счастьем обрушившегося на нее чувства. И ее «монотонность» (внутренняя цельность!) вдруг оборачивалась неожиданной дикостью и какой-то особенной незащищенностью. Она всюду опаздывала — опоздала и на проводы своего Бориса, и тогда оказалась совершенно одна, и не в единстве, но словно в поединке с изрезанною решеткой грандиозной толпой. А после, уже навсегда сокрушенная немыслимой для нее разлукой, она была оглушена бомбежкой и — музыкой, которая рвалась из-под пальцев якобы влюбленного в нее пианиста.
Молодой человек — брат Бориса — пытался фортепианной игрой заглушить свой страх: перед бомбами! Потому звуки его «музыки» разрывались как эти бомбы, а из бравурного, якобы «скрябинского» экстаза (на самом деле только из страха!) возникло его насилие: над Вероникой! Потому что любовь его к Веронике была так же фальшива, как и его «вдохновение», и весь фокус в фильме оказался в том, что героиня (вопреки здравому смыслу Розова!) была невиновна.
«Измена» Вероники повлекла за собой смерть (гибель на фронте) Бориса — он упал как подкошенный и сразу улетел в небо, в котором кружились березы: «Какие красивые деревья! Какая красивая возле них должна быть жизнь...» И эта «чеховская» поэзия, безусловно, заглушила в фильме все розовское — то «советское», которое по необходимости в нем все-таки было. Оттого и потрясены были советские, включая Геннадия Шпаликова, люди!
Особенно тогда поразил финал — итог, в котором тоска героини, терявшей последнюю свою надежду, соединялась со всеобщим ликованием встречи победителей. На экране была та же толпа, с которой она прежде боролась, пытаясь пробиться к возлюбленному. Теперь его больше не было, и она наконец прекратила странное свое пассивное сопротивление. Ее горе сделалось только «звуком», одним из звуков всеобщей радости, оно вплелось в звучание духового оркестра и возбужденных, ликующих голосов, оно — утонуло. Вот тут-то она и умерла — вопреки тому, что думали критики, — возродилась к какой-то «общей жизни»! С улыбкой сомнамбулы, Офелии, она раздавала победителям цветы, которые принесла только возлюбленному, а не им! И увидела наконец «небо в алмазах» — журавли полетели. Вероника глядела на этих журавлей так же, как ее Борис на березы, — потому что была наконец мертва!
Тулинцев Б. Небо в алмазах // Тихий город, критика из подполья. СПб: Мастерская Сеанс, 2012.