Посмотрим, как под покровом фабулы фильма; «Летят журавли» живет и претерпевает свои взлеты и падения человек с киноаппаратом.
Вступительные кадры — лирическая манифестация внутренней свободы. Глубина пространства подчеркивается сначала строгой линией набережной, потом увиденной издали журавлиной стаей... Рассветающая тональность изображения: серый гранит набережной, рассеченный белизной платья Вероники.
Лирическое сознание беспечно, безоблачно. Легко и непринужденно взлетает камера вслед за Борисом, настигающим на лестнице Веронику. Затем еще дважды будет повторен лестничный мотив: в эпизоде, когда Вероника мчится по ступенькам маршей полуразрушенного дома, и в знаменитой сцене смерти Бориса — его воображаемый бег по лестнице, восходящей к небу, к вершинам кружащихся берез. И, конечно, незабываема сцена проводов Бориса.
Герои порознь пережили драму прощания, человек с киноаппаратом — с обоими вместе. Он успел побывать в положении того и другого, понял того и другого, отчаялся и изверился за того и другого. И Вероника, и Борис еще очнутся, еще смогут на что-то надеяться, а человек с киноаппаратом уже догадался, что это конец, что неудавшаяся последняя встреча была их последней встречей, и это несостоявшееся прощание все-таки прощание.
Потом с Борисом он разделит муку и сладость предсмертного видения, с Вероникой — ужас ослепления. Убегание Вероники из госпиталя дается с нарастающей скоростью. Она идет стремительным шагом: короткие перебивки крупных планов. В гонку включается мчащийся поезд. Все учащеннее бьется пульс изображения. Объективная реальность идет вразнос: мелькают верхушки деревьев, колеся езда, фермы моста. Это уже предсмертная агония человека с киноаппаратом, умирание его видения.
«Неотправленное письмо» (1959 г.) Урусевского стало предупреждением о надвигающейся зиме в нашем отечественном календаре. Его пластическая ода «Я — Куба» была создана во славу надежды на более счастливое, более естественное сотрудничество «я» с «мы», чем это было прежде.
Суверенное в нравственном и гражданском отношении «я», помнится, вызвало в пору первой оттепели суеверный испуг у тех, кто контролировал коллективную мораль. Вс. Кочетов тогда обрушился на «Журавлей», на героиню, которая лично противостояла бесчеловечности войны и лично устояла перед ее лицом. |Несколько позже И. Толченова атаковала в софроновском «Огоньке» «Неотправленное письмо». Поражала в этих суждениях степень ожесточения. Сейчас, спустя три десятка лет, лучше видишь его подоплеку: как сказано у Е. Замятина в его пророческой антиутопии, «мы» — от бога, а «я» — от дьявола«. И сегодня в критических статьях пробивается знакомая подозрительность к дьявольскому «я», к человеку, который на свой страх и риск решает важнейшие вопросы бытия. ‹…› Смысл сегодняшнего обновления культурной и общественной практики не в том, чтобы утвердить новую формулу: «я» от бога, а «мы» от дьявола. Но в том, чтобы прийти к осознанию непростой истины: оба полюса — равнодействующие величины; и «я» в такой же мере часть «мы», в какой «мы» — деталь, частица «я».
Человек с киноаппаратом Сергей Урусевский в свое время предельно ясно выразил эту истину в экспрессивных пластических монологах. Его обвиняли в поэтизации измены и предательства в «Журавлях», хотя поэтизировалась верность себе и отвергалась власть анонимного «мы».
Богомолов Ю. Человек с киноаппаратом // Советская культура. 1989. 14 февраля.