«Добро пожаловать» — образец зримой прозы. Все изложенное словесно может быть снято на пленку. Так, подробнейшим образом описан лагерь, панорамой которого открывается фильм. Эта панорама — запевка и темы и условий ее воплощения: «Арку венчает красное полотнище: «Добро пожаловать». А чуть ниже прибита железка «Посторонним вход воспрещен». Мы въезжаем под арку. С внутренней стороны на железке написано: «Самовольный выход не разрешается». По существующим стандартам пионерский лагерь устроен идеально. Предусмотрено и сделано все, что с точки зрения начальника лагеря товарища Дынина позволяет детям правильно отдыхать и набираться сил, а также и веса. Взвешивание детей — один из лагерных ритуалов.

Вообще товарищ Дынин может быть спокоен. Но он неспокоен.

Сюжет строится так, что на каждое бессмысленное, тупо запретительное мероприятие товарища Дынина ребята, сгруппировавшиеся вокруг «нарушителя» Кости Иночкина, отвечают контрдействиями. ‹…›

‹…› Дынин — совсем не злодей, он благожелателен и добродушен. Что, кстати, усугубляет вредность его позиции. Стоит только представить себе, что дынинские порядки устанавливает бюрократ по натуре злой и жестокий!

Сценарий «Добро пожаловать» вошел в историю кинодраматургии как образец сатирической комедии, сочетающий гротеск и остроту характеристик с мажорной легкостью и изяществом стиля.

Белова Л. Параллели и пересечения / Л. Белова. Сквозь время. Очерки истории советской кинодраматургии. М.: Искусство, 1978.

 

Возьмем для примера несколько сцен из сценария «Добро пожаловать! или Посторонним вход воспрещен» С. Лунгина и И. Нусинова.

«Арку венчает красное полотнище «Добро пожаловать!». А чуть ниже прибита железка: «Посторонним вход воспрещен». Мы въезжаем под арку. С внутренней стороны на железке написано: «Самовольный выход не разрешается».

За аркой главная торжественная аллея. Она широка, посыпана мелким гравием, когда идешь по ней — гравий хрустит, и всем слышно, что по главной аллее кто-то идет.

По обе стороны аллеи бордюр из цветов, прерываемый установленными на равном расстоянии цементными постаментами. На каждом постаменте — гипсовая скульптура. Под каждой скульптурой на фанерке — название.

Все скульптуры стоят парами: справа пионер с горном и слева пионер с горном, справа барабанщик и слева барабанщик. Под барабанщиком написано «Тревога», под пионером с горном — «Призыв». Дальше стоят пионер с голубем («Миру мир!»), пионер с рюкзаком и поднятой ногой, будто он взбирается на гору («К вершинам!»), пионер с натянутым луком («В цель»). А затем снова пионер с горном, пионер с барабаном и так далее, до самой трибуны с флагштоком, где по утрам начальник лагеря и старший пионервожатый принимают рапорты и произносят речи.

Аппарат камнем упал вниз и крупнейшим планом выхватил напряженно глядящий глаз. В зрачке отражалась река, точнее, та ее часть, что была предназначена для купания пионеров и была огорожена толстыми канатами.

Канаты шли от берега до буя, потом параллельно берегу к другому бую, и снова к берегу.

Человек, которому принадлежал этот напряженный глаз, был атлетического сложения. Торсом, бицепсами и неподвижностью позы он напоминал Атланта, вроде тех, что украшают доходные дома конца прошлого века.

У другого буйка в столь же напряженной позе стоял второй Атлант, совсем не атлетического сложения, с длинной шеей и костистыми, покрытыми гусиной кожей плечами.

Последние песчинки проскочили через узкую горловину песочных часов, и пожилая женщина в белом халате, надув щеки, что было сил, свистнула в четырехтрубчатый судейский свисток.

Атланты дрогнули и двинулись к берегу. И удивительным образом вода за ними очищалась от детей. Ни одна голова не оставалась за той незримой чертой, что соединяла двух Атлантов. Впрочем, скоро черта эта стала вполне зримой. А потом и вовсе превратилась в волейбольную сетку, укрепленную концами к двум шестам. За эти-то шесты товарищ Дынин и физкультурник по прозвищу Гусь выволакивали на берег сетку, словно рыбаки невод.

Выдворив всех купальщиков на сушу, Атланты побили себя по ляжкам, как извозчики в стужу (а день, к слову, был очень жаркий), и вернулись на исходные рубежи.

— Третий отряд, в воду! — скомандовала докторша и, свистнув, перевернула песочные часы.

Ребята с воплем ринулись в реку. Вода снова закипела. На берегу осталась длинная шеренга тапочек.

Вожатая Валя и дежурная по отряду Митрофанова тут же принялись пересчитывать ребят. Вожатая — по головам (что было почти невозможно), а дежурная — по тапочкам (что было значительно легче: тапочки стояли на месте, а головы, как поплавки, когда клюет, то скрывались под водой, то выскакивали вновь).

— Пятьдесят три штуки, — закончила подсчет Митрофанова и, с трудом протолкнув мысль сквозь зной, растерянно произнесла:

— Двадцать шесть с половиной пионеров.

Но, спохватившись, что результат нелеп, поспешно принялась пересчитывать».

Это первый эпизод фильма. Если вы прочтете его внимательно, то увидите, что сценаристы не только написали литературный текст, но и изобразили картину жизни так, как они хотели бы увидеть ее на экране.

Если вы сличите литературный текст с экраном, то вы увидите, что почти каждая его строчка нашла образное выражение в фильме. Произошло это потому, что эпизод точно решен в пространстве и времени, монтажно организован. Хотя планы в сценарии не обозначены, но они предопределены сценаристами в показе деталей, чередовании планов. Это зримое изображение, указывающее движение камеры, исходит из содержания сцены. Стиль фильма заложен в первых его кадрах, начиная с вывесок «Добро пожаловать!» и «Посторонним вход воспрещен», аллеи, уставленной стандартными скульптурами, обстановкой купания ребят, в волейбольной сетке и кончая гротесковым поведением героев. Авторский голос и диалог органически увязаны с пластическим решением.

Если вы сличите сценарий с фильмом, то вы увидите, что они тождественны, но каждый кадр обогащен комедийными деталями. Режиссерская трактовка Э. Климова развивает сценарное решение, извлекая из него новые возможности, открытые им в подборе актеров, мизансценах, пластике, музыке и монтаже.

Сравните сцену похорон бабушки из того же литературного сценария с монтажной записью этой сцены фильма.

«Костя поднялся по лестнице и остановился перед дверью. Запел звонок. Дверь отворилась. Увидев Костю, бабушка схватилась за сердце:

— Ты меня в гроб вгонишь! Тебя из лагеря выгнали, да?

Костя кивнул. Бабушка упала и тотчас умерла.

Хоронили бабушку ее друзья — пенсионеры. Их было числом более девятисот. Под звуки оркестра гроб несли на руках празднично одетые старики и старухи. На Костю все смотрели с глубокой укоризной, и ему было невыносимо тяжело идти в толпе пенсионеров. Речь над могилой держал бородатый дед — чемпион Советского Союза по старости. Он сказал:

— Этот мальчик по имени Костя убил свою бабушку. 76 лет никто не мог вогнать ее в гроб, а он смог.

И все более девятисот пенсионеров невыразимо печальными глазами посмотрели на Костю и заплакали.

И Костя заплакал».

А вот тот же эпизод в монтажной записи с фильма.

«90. Ср. план 12 м. 18 к. Иночкин нажимает кнопку звонка. Костя отходит от двери. Бабушка открывает дверь. Бабушка (напевает) “Не видал бы нас, не слыхал бы вас...”.

Голос Иночкина: — Сейчас увидит меня и скажет:

— Костя, тебя что, из лагеря выгнали?

В дверях появляется бабушка.

Бабушка (поет). “Я бы прожил век...”

Увидев Костю, спрашивает:

— Костя, тебя что, из лагеря выгнали?

91. Ср. план 1 м. 43 к. На площадке перед дверью стоит Иночкин, виновато опустив голову.

Голос Иночкина: — Ну, конечно, ты меня в гроб вгонишь.

92. Ср. план. 2 м. 29 к. Бабушка: — Ты меня в гроб вгонишь.

93. 5 м. 33 к. Бабушка падает в гроб (стоп-кадр).

Гроб, закрытый крышкой, на которой расставлены слоники. (Начало музыки.)

Голос Иночкина: — Ну вот и началось.

Два старца берут гроб, уносят.

94. Общ. план. 2 м. 11 к. ПНР. По площади движется похоронная процессия с плакатом:

“Зачем ты убил бабушку?”.

Все смотрят на Костю, который виновато опустил голову.

95. Общ. 2 м. 01 к. ПНР. Движется похоронная процессия, впереди духовой оркестр.

96. Общ. 4 м. 15 к. На площади вытянулась похоронная процессия в виде вопросительного знака.

97. Ср. 20 м. 27 к. ПНР. По лицам стариков и старух, оплакивающих бабушку.

Голос Иночкина: — Так, сейчас говорить начнет. Один из стариков, стоящих на трибуне, снимает платок с лица.

Голос Иночкина: — Когда он был маленький... Старик: — Когда я был маленький...

192 Голос Иночкина: ...у него, конечно, тоже была бабушка...

Старик: — у меня тоже была бабушка...

Голос Иночкина: — но за всю свою жизнь он не смог... Старик: — за всю свою жизнь я не смог огорчить ее до смерти, а он...

98. Ср. 2 м. 24 к. Старик показывает на Иночкина. Старик: — Смог!»

Сравнивая с монтажным листом литературный отрывок, вы обнаруживаете, что изменения незначительны. Но сколько в них режиссерских находок. Он вводит романс «Очи черные, очи жгучие». Его поет бабушка. Это сразу настраивает на комедийный лад. На крышке гроба появляются слоники, пенсионеры несут плакат: «Зачем ты убил бабушку?», похоронная процессия движется в виде вопроса. Режиссерские находки в каждом кадре. Но он не переписывал сцену, не подгонял под свою руку, не коверкал текст, он из авторского замысла извлекал новые и новые искры и детали, для того чтобы создать оригинальное экранное решение.

Сопоставляя эпизоды сценариев и фильмов «Чистое небо», «Добро пожаловать!», мы сталкиваемся с миром режиссерского творчества, благодаря которому сценарии одерживают триумф в фильме. Зерно прорастает в колос.

Маневич И. Кино и литература. М.: Искусство, 1966.