Удача актера в роли, которую он сыграл в этом фильме, — из тех, что дают повод говорить об открытии дарования. Но в данном случае естественее было бы повести речь о раскрытии дарования. Впервые Евстигнееву так повезло с ролью в кино. Она давала возможность актеру проявить себя и как тонкому психологу, и как острому эксцентрику, то есть сблизить крайности, соединить трудносоединимое...
Когда роль удается, то можно без обиняков признать, что повезло не только актеру, но и самой роли.
Дынину страшно повезло, что его сыграл Евгений Евстигнеев. Перед зрителем предстал образ поразительной емкости, а главное, образ, который отразил момент перелома обшественного сознания. ‹…›
Евстигнеев своего персонажа — формалиста и болтуна — не разоблачал в том смысле, в каком обычно принято говорить об актерах, воплощающих на экране отрицательных героев. Он его исследовал спокойно, без предубеждения, доброжелательно, даже с душевным участием.
Широкая искренняя улыбка, которая может означать только одно: добро пожаловать и на территорию пионерлагеря, который он возглавляет, и непосредственно к нему, начальнику, в любое время дня и ночи, и в самую душу, в чем угодно и с чем угодно... И тут же: «посторонним вход строго воспрещен». И то, и другое — приглашение и воспрещение — естественно уживаются на челе Дынина. И в его голосе, в интонациях, жестах... Он дремучий формалист, но не угрюмый формалист. И мало чем напоминает знаменитого и до сих пор памятного Огурцова из «Карнавальной ночи».
Дынин не службу несет, как Огурцов или Бывалое. Не по обязанности пресекает он вольности ребят. По естественной наклонности своей натуры. Евстигнеев находит для своего персонажа неожиданную краску — неизбывное и неистощимое простодушие. Для евстигнеевского Дынина удушение всякой ребячьей инициативы, всевозможные отправления формальных ритуалов — это забава, это счастье, это ни с чем не сравнимое удовольствие. Он играет, обуздывая и укрощая норов мальчишек. И невольно впадает в мальчишество. Его чинопочитание столь же озорно, ребячливо, как озорна и ребячлива всякая детская игра.
В этой естественности и живости формального и неживого как раз и ощущается гротеск, который вернее всего свидетельствует о степени опасности явления, олицетворяемого Дыниным.
Пока перед нами — бюрократ-простак, формалист-комик. Еще немного, еще чуть-чуть, и те, кто придет за дыниными или после дыниных, станут рыцарями этой тяжеловесной идеи — все, что есть мало-мальски живого, тем или иным способом обескровить, умертвить.
Ульянова О. Евгений Евстигнеев. М.: Киноцентр, 1988.
‹…› герой Евстигнеева — Дынин, начальник пионерлагеря, где у входа написано и «Добро пожаловать!» и «Посторонним вход воспрещен!», — всю жизнь жил и работал в соответствии с инструкциями, в которых недостатка не было.
В будни Дынин ходит в широких светлых брюках и свободной полосатой рубашке. Да, и еще в пионерском галстуке. А когда праздник — на нем черный в узенькую полоску костюм: пиджак с широкими лацканами и ватными плечиками и конечно расклешенные брюки. Одежда Дынина старомодна — он постоянен в своих вкусах и привязанностях и за многим — в том числе за модой — не поспевает. И в этом его беда. Он очень старательный человек и искренне хочет делать так, как надо, как от него требуют.
‹…› В фильме «Добро пожаловать» Евстигнеев снайперски точно сыграл, говоря словами Ильи Куликова на фильма М. Ромма, «крепкого, надежного дурака». При этом актер, великолепно обрисовав своею героя в гротескно-сатирическом ключе, в финале фильма, вызвав сочувстие к искренности Дымина, сумел заглянуть в трагикомедию.
Тимченко М. Евгений Евстигнеев // Актеры советского кино. Вып. 4. М.: Искусство, 1968.