Фильм открывается неторопливой панорамой по территории пионерского лагеря. Над входной торжественно изукрашенной, ажурной аркой транспарант призывно гласит «Добро пожаловать!». Камера скользит ниже, выхватывая надпись, сделанную поскромнее: «Посторонним вход воспрещен!» На внутренней же стороне ворот пытливый взгляд обнаруживает еще одно, совсем уже строгое предписание для жителей лагеря: «Самовольный выход не разрешается!»
Так сразу же авторы заявляют предмет сатирического разоблачения в своей заразительно смешной комедии: двойные стандарты идеологии социалистического государства и двойная мораль тех, кто в нем живет. Многочисленные права и свободы, запечатленные в конституции, выдающиеся достижения, провозглашаемые всеми видами устной, письменной и наглядной агитации. И беспрерывные ограничения личной свободы граждан в реальной социальной практике, закрытость общества от внешнего мира.
Действующие лица в этом фильме в большинстве своем — дети. Однако не случайно авторы запечатлевают на экране еще одно, примечательное сообщение: «Для взрослых, которые были детьми, и для детей, которые обязательно будут взрослыми». Давая таким образом понять, что речь пойдет в фильме не только о казарменно-дидактической системе воспитания младших, но и характере общества в целом, где и взрослые оцениваются властями как безличные винтики, существа с инфантильным, неразвитым сознанием.
«Детская проблематика» в так называемых «школьных» фильмах не раз служила в 60-х годах маской, под которой таились проблемы всего общества. Воплощенные в историях, происходивших с умилительными персонажами в панамках, трусиках и сандаликах, с их трогательными личиками и повадками, они меньше пугали цензуру и легче проходили на экран.
У режиссера картины «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» был уже накоплен хоть и небольшой, но вполне успешный опыт работы с исполнителями-детьми. Еще будучи студентом ВГИКа, Элем Климов снял учебный фильм-короткометражку с намеренной орфографической ошибкой в названии — «Жиних».
Переживания мальчика и девочки в начальной школе были соотнесены в нем не больше и не меньше, как с шекспировскими страстями. Сухонькая, пожилая учительница с гранитным профилем перечитывает, пока класс пишет контрольную работу по арифметике, «Ромео и Джульетту». Суровое ее лицо смягчается, слабо, но внятно запечатлевая поочередные моменты счастья и страданий великих влюбленных. Звучит музыка Сергея Прокофьева к балету по шекспировскому сюжету.
Между тем на задних партах развертывается невидимая учительнице история, разыгрывается своя напряженная и безмолвная пантомима. Обладательница белых бантиков на голове посылает мальчику, сидящему впереди, просительные и неясные взгляды. Отразить силу этого зова он не в состоянии. Решает быстро задачу, пишет шпаргалку и, невзирая на крайний риск, передает листок девочке. Она списывает готовое решение, сдает тетрадь учительнице, одарив верного рыцаря отнюдь не благодарным или сочувственным, а предательски-снисходительным, горделивым взглядом: он, не успев сделать собственную работу к звонку, остается один в пустом классе, понуро склонившись за партой перед воздвигшейся перед ним грозной учительницей.
«Трагедия» уязвленного благородства была поставлена с таким изяществом и юмором, так тонко проработана в психологических деталях, что завоевала ошеломительный успех даже у весьма требовательной аудитории ВГИКа.
Между тем сам режиссер отнюдь не почивал на лаврах, а решился на новый стилевой и жанровый опыт — сатирическую комедию «с элементами фантасмагории и гротеска», как определили свой сценарный замысел драматурги Семен Лунгин, Илья Нусинов и ставший их соавтором Элем Климов. Речь шла о литературной основе фильма «Добро пожаловать...».
Главным героем истории, происходящей в лагере, авторы вывели отнюдь не юнца, демонстрирующего канонические достижения пионера; мальчик Костя не спасает кого-нибудь во время пожара, не поет лучше всех в хоре и не бегает быстрее остальных на физкультурных соревнованиях. Он не совершает никаких подвигов, хотя и вынужден будет вести по ходу развития событий поистине подвижническую жизнь в подполье. Туда загоняют его опять же не сколько-нибудь значимые проступки, а только особенности его характера. Дело в том, что Костя — человек внутренне свободный и потому не способен выполнять в полном объеме глупейшие запреты и ограничения, вменяемые всем в лагере. При первом же коллективном купании он находит дыру в огромном неводе, которым дозволенная для плавания часть воды отсечена от недозволенной. Костя переплывает речку, чтобы совершить еще одно преступление против лагерного режима — вступает в контакт с деревенской ребятней. Создавая таким образом угрозу себе, а через себя — другим пионерам подхватить микробы — возбудители возможных заболеваний.
Нет, Костя не похож на других, он иной, он, если угодно, инакомыслящий, и фамилия у него соответственная: Иночкин. «Мы все были на взлете, была вера, был импульс, чтобы творить» — так вспоминал позже Элем Климов настрой молодых художников начала 60-х годов. При том что смысл фильма «Добро пожаловать...» весьма серьезен, авторская интонация звучит в нем весело и победительно, сюжет полон озорства и самого героя, и авторов.
Изображая обиталище на 263 детские души, они акцентируют зрительское внимание на длинной аллее, которая ведет от ворот в святая святых — в центр. По обеим ее сторонам застыли в патетических позах гипсовые пионеры — их здесь так много, что остается предположить: каждому живому мальчику и девочке в лагере предложено в качестве идеала по белоснежной статуе.
Дети в лагере оцениваются по весу: отсутствие еженедельного, по норме, привеса у тех, кто не желает поправиться на свежем воздухе, становится истинным ЧП для руководства, в особенности — начлага Дынина.
Климов без колебаний выбрал на эту роль актера Евгения Евстигнеева. Кинематографическое начальство, однако, почувствовав подвох, насторожилось и принялось навязывать Михаила Пуговкина. Понятно почему: даже совершая все положенные по сценарию поступки Дынина и произнося его реплики, Пуговкин привнес бы в образ ауру прежних своих ролей, и начлаг превратился бы в простодушно-обаятельного дурачка, почти фольклорный персонаж, — округлый, веселый и румяный.
Климов, однако, еще начиная свою первую полнометражную картину, уже проявил ту твердость характера, которая сделает его последующую творческую биографию одной из самых драматичных в отечественном кино: многие из его блестящих замыслов и готовых сценариев не будут допущены к реализации по причине несговорчивости режиссера, несогласного вносить «поправки», то есть калечить свои произведения. Другие фильмы, не по его вине, будут сниматься с проволочками, а картину «Агония» 1981 года попросту запретят, и она выйдет на экраны многие годы спустя.
Но пока еще на дворе — 1963 год, еще не закончилась хрущевская «оттепель», и Климов выбил-таки разрешение снимать Евстигнеева Тот же в свою очередь сыграл отнюдь не дурачину-простофилю, случайно воцарившегося на отгороженной от страны территории. А легко узнаваемый и широко распространенный в стране тип функционера среднего звена, — посредственность, находящую удовольствие и в том, чтобы подхалимствовать перед вышестоящими, и в том, чтобы гнобить подчиненных. В фильме на самом деле присутствуют задуманные авторами «гротеск и фантасмагория», но не в актерском исполнении Евстигнеева. Он работает в строго реалистической манере, ни словом, ни жестом не гипертрофируя образ. Он достоверен и правдоподобен во всем. Гротескна же ситуация, в которую его Дынин попал, вынужденный тратить казенный пыл на детей, не способных его оценить. Трибуна на помосте в центре лагеря — его излюбленное место, он произнесет оттуда немало речей, но не услышит в ответ аплодисментов и криков «ура!».
Первую строго дисциплинарную речь Дынин скажет после того, как Костя Иночкин, в буквальном смысле выскользнувший из сетей администрации, будет изловлен и возвращен обратно — для того чтобы выслушать публичное обвинение со стороны Дынина и его вердикт: Костю исключают из наличествующего контингента и приказывают ему покинуть территорию лагеря.
Ожидая электричку на станционной скамеечке, Костя задремал, и приснился ему страшный сон: вот он является домой, любимая его бабушка обращается к нему потрясенно и трагически: «Тебя что — из лагеря выгнали? Ты меня в гроб загонишь!» И, как в воду глядела, тут же оказалась в гробу. Толпы скорбящих собираются вокруг. Дынин, глотая слезы, начинает гражданскую панихиду: «Когда я был маленьким, у меня тоже была бабушка. За всю жизнь я не мог огорчить ее до смерти. А он смог!» И указывает пальцем на Костю.
Испугавшись, что сон — вещий, Костя опрометью бросается обратно в лагерь. Но стоило ему проскользнуть в запретную для него зону, как гипсовые истуканы, выстроившиеся вдоль аллеи, начали в гневе оживать и безмолвно, но вполне очевидно выражать явившемуся извне лазутчику знаки негодования.
Впрочем, живые мальчишки и девчонки из Костиного отряда оказываются непохожими на предложенные им идеалы-изваяния. Костя находит себе убежище под помостом с трибуной в центре лагеря, становясь таким образом не только инакомыслящим, но и нелегалом. Скорчившись в подполье и не видя белого света, Костя, однако, не голодает: ребята изо дня в день носят ему всякую снедь, которую собирают, урезая свои обеденные порции. Идут они и на еще большие жертвы. Желая сорвать родительский день, тем самым — приезд Костиной бабушки, которая бы невольно разоблачила внука, они имитируют эпидемию кори. Для этого необходимо покраснение кожи и появление сыпи, что достигается мужественным пробегом в голом виде через густые заросли крапивы.
При этом Костиным товарищам приходится постоянно скрываться от дынинского осведомителя. Если бы не возраст персонажа, смягчающий образ, он стал бы, несомненно, одной из самых выразительных сатирических фигур в нашем кино.
Ни разу на протяжении всего фильма осведомитель не показан во весь рост, голова отсутствует, только прыткие, тоненькие ножки в сандаликах и метафорический звук: тук, тук, тук. В каком бы уголке лагеря ни собрались два-три человека для беседы, ножки уже тут как тут, на своем посту — то за кустиком, то за деревом. Едва закончится подслушанный разговор, как они, методично выстукивая свою дробь, направляются к Дынину.
Тема получила развитие в одной из самых красноречивых сатирических сцен, которую — увы! — все же пришлось вырезать из фильма по требованию Госкино. Был показан кабинет Дынина, а в нем — холодильник, который служил ему сейфом. Здесь хранились досье на всех обитателей лагеря. В тихие вечерние часы Дынин уединялся около сейфа, сладостно перебирал досье, дополнял их новыми сведениями.
Далее описывает режиссер Климов: «Чего-то не обнаружив, начальник лез в холодильник, и камера — за ним. Оказывалось, что холодильник-сейф имеет продолжение — это такой коридор- картотека, а в конце его дверь, мы выходили наружу, видели холмы, повсюду на холмах — трибуны, и на всех кто-то выступает».
Образ замороженной страны, где правят многочисленные дынины, одни — выступая с трибуны, другие — составляя досье, придавал окончательно ясный характер и без того, впрочем, отчетливой модели казарменного социализма, которую фильм явил в виде пионерского лагеря и его начальника.
Волков А. Добро пожаловать или посторонним вход воспрещен / Российский иллюзион. М.: Материк, 1996.