Коротенькое слово «или» по-разному трактуется в словарях: как союз разъединительный, вопросительный, пояснительный. Авторы новой кинокомедии вставили «или» в название. Оно получилось длинным: «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Для удобства, казалось бы, можно и сократить. Наполовину. На любую половину. Например, «Посторонним вход воспрещен». А то и еще короче: «Добро пожаловать». Короче и вежливее. Но фильм называется именно так, длинно. И трудно сказать, в каком своем значении выступает здесь этот многоликий союз. Пожалуй, редкий в грамматике случай — одновременно во всех!
Название фильма — не просто удачно найденная, остроумная шутка. Тогда бы о нем и не стоило говорить. «Или» органически вошло в саму ткань произведения. Оно служит как бы контрапунктом, в котором сходятся действия и понятия несовместимые, взаимоисключающие. И «контрапункт» дает им новое, неожиданное освещение.
Так задуман и так написан остроумный, талантливый сценарий С. Лунгина и И. Нусинова. Молодой режиссер, дипломант ВГИКа Элем Климов сумел интересно прочитать сценарий. Энергия его фантазии направлена не на то, чтобы переработать сценарий до неузнаваемости, а на то, чтобы вскрыть заложенные в сценарии возможности, найти наиболее точные детали и сравнения, выражающие авторские мысли.
При этом режиссер вполне самостоятелен и инициативен. Как бы точно ни был написан тот или другой эпизод, в каждом его кадре неизменно присутствует «мазок» режиссера, ищущего и умеющего остро видеть и сопоставлять. Дипломная работа Э. Климова — комедия. Смешная комедия. Согласимся, такой она была в сценарии. Но если мы вычеркнем из кадра чисто режиссерскую деталь — вроде гипсовой скульптуры «Ученье — свет» и руки, поглаживающей, подчищающей скульптуру, — как тут же фильм потеряет в точности прицела, в жизненности юмора. Даже если б это было снято абсолютно по сценарию.
Бывает, мы благожелательны к первой картине режисеера, но хвалим ее с некоторой оговоркой: «Первая работа все-таки!» О картине Климова можно говорить без скидок. В каждой сцене есть своя, режиссерская драматургия. Режиссер постоянно ищет «второе дно» эпизода, сцены, диалога, ищет и, как правило, находит выразительную мизансцену, деталь, штрих.
Вспомним сцену встречи детей с родителями. Ее можно было решить по-разному: радость встречи или напротив — утомительные наставления родителей. У режиссера оба эти мотива звучат одновременно. Сначала дети под руководством Дынииа, директора лагеря, готовятся к встрече: идут репетиции художественной самодеятельности, выпускается стенгазета, готовятся маскарадные костюмы... Наконец приезжают родители. Усталые, изморенные жарой. Довольные, что вырвались за город. Они ведут за руки своих детей и скучными голосами поют: «Я люблю тебя, жизнь...» Эппзод выразителен, а между тем в нем нет ничего, чтобы стремилось обратить на себя внимание: есть психологический рисунок — точный и тонкий.
Режиссер не просто усвоил из лекций, прослушанных во ВГИКе, что кино — это синтез искусств. Решать каждую сцену «синтетически» для него — внутренняя потребность, необходимость. Оператор, режиссер, художник в «Добро пожаловать» неразделимы. Вот Дынин на своей трибуне-постаменте произносит гневную речь, разоблачая злостного нарушителя Иночкина. Аппарат отъезжает, и мы видим графически прочерченные — буквой «П» — шеренги ребят. Общий план — и буква «П» как бы замкнулась. Ее венчает дынинская трибуна. Становится тесно, кажется, что мир ограничивается мирком дынииских обвинений. Но вот аппарат выделил Иночкина, он — мы сразу этого не заметили — стоит на два шага впереди своего отряда, очевидно, чтоб сразу было понятно, кого прорабатывают. Вдруг в речь Дынина вплетается какой-то далекий, неясный гул. Иночкин поднимает голову. Высоко в небе — самолет. Белый след от самолета — изогнутая причудливая линия. Графическая четкость сломлена — в кадр вошел воздух большого мира. Единство экспликации художника и режиссерского монтажа, «наложенное» на речь Дынина, сделало сцену многоплановой.
Или другой кадр. Дети, купающиеся в реке. Берег круто уходит вверх. И там, на горизонте, где земля сливается с небом, почти как сияние, — Дынин. Он возвышается над всем и над всеми, но кадр чуть-чуть перекошен: Дынин стоит вопреки физическому закону, неосновательно, того и гляди упадет.
Эта легкость, эта свобода иронии явственно ощутимы в работе режиссера с детьми. Дети в фильме играют не просто детское обаяние, но создают характеры.
Остроумна сцена, когда мальчишки ради спасения товарища голышом прыгают в крапиву. Прыгают по-разному: один, как «с моста в воду», — решительно и сразу; другой входит медленно, осторожно; третий, как в холодную речку, — прежде чем войти, он срывает ветку, сначала похлестывает себя легонечко, словно разбрызгивает воду, вздрагивая от каждого прикосновения крапивы. ‹…›
Фильму предпосланы слова: «Этот фильм для больших, которые были маленькими, и для маленьких, которые обязательно будут большими». Многообещающий эпиграф. Но надо сказать — авторы выполнили обещание. Нельзя назвать фильм детским только лишь потому, что его герои — дети. Это фильм о людях, хороших и плохих, независимо от их возраста. Интересно, что сценаристы и режиссер отбросили традиционно умилительное отношение к «деткам» вообще, как к созданиям милым и трогательным даже в своих проступках, в всерьез заговорили о том, что бюрократы и подхалимы, герои и творцы вырастают из сегодняшних «деток».
С. Лунгин, И. Нусннов и Э. Климов отказались от привычных шаблонов: неумейка, который должен одолеть свою неумелость; всезнайка, который., оказывается, не все и знает; мечтатель-изобретатель и т. д. Как часто носители знаков — «всезнайка», «неумейка» — мало чем похожи на живых людей. В фильме мы встречаемся с человеческими характерами: Иночкин, которому тесно в загородке для плавания — «если бы я был женщиной, я был бы уже чемпионом»; мальчишка, который, чтобы спасти Иночкина, первым прыгает в крапиву, а затем рисует на него карикатуру по приказу директора лагеря; парень, вечно пристающий к друзьям-«заговорщикам», всегда некстати и всегда на одной интонации: «А че вы здесь делаете?»... ‹…›
Пожалуй, главная удача фильма заключается в том, что он не делит человечество на взрослых и детей. ‹…› Актер Евгений Евстигнеев с поразительной точностью лепит характер своего героя — человека душевно бедного, которому, кроме прописных истин, кроме азбучных наставлений — «дисциплину нарушать нельзя», «сегодня в подкидного, а завтра в азартные игры играть будете», — сказать детям нечего. ‹…›
Дынин ревностно исполняет обязанности, но для него это только обязанности, а дети — всего лишь потенциальные нарушители дисциплины. Пустота Дынина настолько очевидна для окружающих — и для ребят прежде всего, — насколько скрыта от него самого. С какой «одухотворенностью» слушает он «Сентиментальный вальс» Чайковского и как великолепна эта деталь с арбузными семечками, которые в такт музыке выплевывает Дынин. Е. Евстигнеев не чуждается гротеска, сохраняя вполне реалистическую подлинность характера.
Нет, это вовсе не безобидный фильм. Авторы его без всякой жалости — даже немного по-детски — расправляются со своим Дыннным. Дынин посрамлен на глазах у детей и взрослых и с позором изгнан. И тем не менее создатели картины не склонны морализировать по этому поводу. В сущности, это же очень естественно, что хорошее оказалось сильнее плохого.
В одном из эпизодов фильма молоденькая вожатая, передавая Дынину очередную инструкцию — руководство к действию, замечает не без ехидства:
— Инструкция-то старая!
— Старая, — спокойно отвечает тот, — но никем не отмененная.
Ошибается товарищ Дынин! Инструкции его давно отменены — отменены самой нашей жизнью. А тот, кто еще не видит, не чувствует этого, пусть посмотрит новый фильм Э. Климова. Добро пожаловать!
Шапоренко Т. Для маленьких и больших, скучающих по комедии // Искусство кино. 1964. № 9.