Я раза четыре бросала учебу в Санкт-Петербургской академии театрального искусства.

Сразу после школы поступила на курс Вениамина Михайловича Фильштинского, со мной учились Хабенский и Пореченков, и сначала все казалось круто, а потом — скучно, и потом опять по тому же кругу. Мой мастер раз от раза заходил в деканат и просто говорил — давайте, возьмем ее, она опять пришла. Казалось, это вообще не мое призвание. А дошло дело до съемок — была уверена, что все сейчас увидят, что я самозванка, не своим занимаюсь — и с позором отправят восвояси.

С возрастом сомнения никуда не деваются, я своими результатами не бываю довольна никогда — и только работа помогает. Анатолий Васильев как-то сказал, что надо перестать ждать вдохновения и все превратить в работу. Я пыталась раскрыть секрет: почему сегодня выходит, а завтра нет, и как сделать, чтоб было всегда, как сегодня. И с годами поняла: нет никакого рецепта, просто надо работать. Когда процесс становится постоянным и глубоким, вдохновение приходит и следует за процессом.

Я редко довольна собой.

Только иногда — какими-то кусочками, сценами. Особенно сложно мне быть довольной работой в кино, там ты не можешь отвечать за роль по-честному, целиком. В театре простраиваешь все, там ты начинаешь и заканчиваешь, отсюда вышел — туда пришел, все от тебя зависит. И, главное: ты можешь продолжать над этим работать от спектакля к спектаклю. В кино разбираешь роль, здесь такая перемена в герое, здесь другая, работаем, снимаем, а потом при монтаже эпизоды меняется местами, из этого складывается совершенно иная мозаика, которая нужнее фильму в целом. И если б ты знал, куда кусок встанет, — сделал б иначе... ‹…›

У начинающего актера нет возможности сменить амплуа. Я сыграла в «Незнакомке» у Торнаторе — и мне стали предлагать самых несчастных. Как только в сценарии есть героиня, у которой все умерли и ее все бросили и сама она умирает, — так это должна быть я. Последние же несколько лет, что ни сценарий, то предлагают гадин, сук, соблазнительниц... А всегда хочется того, чего раньше не было, человеческой истории, не непонятных бизнесвумен, а чтоб тебя волновало, над чем можно посмеяться и поплакать. Вот Леша Серебряков сыграл уже 12 врачей и 6 полковников и разница лишь та, что тот в усах, а у этого глаз дергается — и нет шанса быть неожиданным.

Каждая новая роль меняет, усложняет актера. Ты начинаешь по-новому разбираться в мире, в человеке, начинаешь узнавать, пробовать — и в тебе это остается. Я залезаю в мотивы всех своих ведьм, убийц мужей и детей и вдруг понимаю, что и тут и там в основе лежит ... желание любви. И думаешь: может, у меня моральные принципы искажены?

Ведь на сцену всегда выходишь ты, и то, что происходит с тобой в жизни, так или иначе оказывается там же, на сцене, и помогает или мешает тебе. Работать надо головой — и душой! Мне всегда помогает влюбленность, она меня окрыляет, несет и дарит вдохновение. Не обязательно влюбленность в мужчину, а — в человека, друга, книгу, писателя, во что угодно. Правда, когда болеют любимые дети, ты не можешь больше ни о чем думать, но на это есть профессионализм: переступить через себя и — вперед. ‹…›

Сейчас у нас в Малом драматическом на повестке дня — очень сложный «Гамлет».

Мы его несколько раз уже сыграли, будем переделывать спектакль, для нас пока не сложившийся. Спектакль, по-моему, в принципе рождается показу к десятому, не раньше. Тем более у Льва Абрамовича Додина тут сложный замысел и трактовка далека от шекспировского. Спектакль получается быстрый, идет час с чем-то, Додин исключил из пьесы много стихов, многих героев, с другой стороны, в постановку включены тексты разных авторов, разные переводы, старинные легенды... Гамлет, которого играет Даня Козловский, — отнюдь не рефлексирующий интеллигент, он просто борется за власть и за жизнь, как и все они. Мы же часто видим, что, когда люди борются за власть и деньги, то их аргументы очень пафосные. Вот и Гамлет все твердит «папа, папа», а на самом деле подразумевается вопрос: «А почему ты, Клавдий, мое место занял?» История выходит жесткая, современная, страшная, рассказ о том, что все в мире очень плохо ... ‹…›

Сейчас все хотят развлекаться. Я часто из зала слышу этот импульс. Не хочется людям думать, затрачиваться, работать душой и головой, хочется праздника, отдыха. И многие коллеги отвечают на запрос, подстраиваются под него. Но я льщу себя надеждой, что остаются люди, которым интересно другое, что запрос на волнующее, ранящее, заставляющее думать, не дающее успокоиться — все же остался. Хочу, чтоб зритель выходил и думал о том важном, что мы хотели донести. Хочу, чтобы он «работал».

Раппопорт К. Острое чувство любви // Российская газета. 2016. 13 ноября.