«Дядя Ваня» — типично мужская пьеса: ее сценический успех или неуспех определяется раскладом мужских ролей. Две женщины здесь как несимметричные полюса: одна красивая, другая добрая. Но в этом спектакле Соня, скажем осторожно, не во-первых добрая, зато К. Раппопорт в роли Елены Андреевны натурально красива, что по меркам нынешней сцены само по себе дорогого стоит. Профессорша является с прогулки во всем старорежимном великолепии: широкополая шляпа, затянутая талия, точеный профиль. В этом парадном портрете нет или почти нет иронии. Импозантный профессор Серебряков — И. Иванов вполне под стать жене, они красивая пара. Но вот парадный портрет скинул шляпу, и Елена Андреевна оказалась молодой, неожиданно — очень молодой женщиной, от смущения чуть угловатой, прилежно-чинной во время семейного чаепития и простодушно, а потому и невпопад старающейся понравиться всем, всем без исключения, от maman до няньки и приживала. Но это непопадание не драматично: Елена Андреевна готова меняться — не примерять маски, но обживать пространство и людей. Кудрявая, смеющаяся, раскованная, она победительно тянет за собой Ивана Петровича и весело играет с ним салонную комедию — «мне скучно!». Понятно, что тут легкий флирт с поправкой на деревенский антураж и соответствующую непринужденность, и понятно, что из рамок жанра они не выйдут — игра так нравится обоим.
Выразительное самоопределение — «эпизодическое лицо» — перестает быть отвлеченной жалобой, звучит очень конкретно, человечески и утвердительно: есть только один партнер, с которым она готова выступать «второй скрипкой», — муж. Кажется, он так сидел весь день и ждал: придет она, укутает пледом, нальет капли, закроет окно и все это сделает не по докучливому требованию или тяготящему долгу, но по привычной и естественной заботе о нем, самом близком и главном. Ничего из ряда вон: ни особой предгрозовой маеты, ни особых тем для полночной беседы, ни особенных эмоций в выяснении отношений. Между тем, их ненапряженный диалог потому и диалог, что сохраняет драматический интерес и отношения все-таки выясняет. Безусловно веришь, что такой Серебряков, сноб и интеллектуал, убедительно красноречив на кафедре, но выговорить-заговорить бессонницу и безысходность не в силах. На этом фоне отдельные фразы Елены Андреевны звучат беспечным диссонансом — не провокацией, а скорее нежеланием вмешиваться в конфликт, уже и помимо нее существующий. Недовольство Серебрякова глубинно и невыразимо, ее же — кокетливо, капризно, демонстративно. Елена Андреевна, используя весь арсенал женских средств, настаивает на том, чтобы муж — устойчивый центр ее мира — сейчас принадлежал только ей. А он вроде бы и притянул, и обнял, и долго поцеловал, и... мягко отстранил.
Недолюбленность сближает Елену Андреевну с Соней. Наша героиня способна разделить чужое чувство, помечтать в унисон о новой — первой молодой? — другой любви, но важнее для нее добиться от «холодной» падчерицы положительной реакции именно на нее, Елену Андреевну. Как воздух нужна ей любовная гармония с окружающим миром. Азартный напор обольщает, завораживает и побеждает не только Соню — восстановлена сама гармония. Обмен ключевыми репликами «я счастлива — я несчастна» теряет ударность противопоставления, эхом предельной полноты жизни отзывается в каждой, так что запрет на звуки музыки не в силах ничего изменить или испортить. Дуэт уже состоялся, соло Елены Андреевны не нуждается в том, чтобы быть буквально сыгранным, она его наглядно проживает; сцена воображаемого концерта в этом спектакле не безнадежная уступка обстоятельствам, а музыкальный апофеоз.
И, наконец, «эпизод» с Астровым-Семаком. Искреннее желание помочь Соне не в силах скрыть, хотя бы прикрыть собственную природу. Природовед по призванию и доктор по совместительству понимает это сразу. Разоблачающе грозит пальцем и заваливает на стол, чтоб любить в прямом смысле. Вот только любви не получается. И виной тому отнюдь не нечаянное вторжение дяди Вани. Разве что отъявленный циник (а у П. Семака Астров не таков) согласился бы сейчас подменить любовь соитием. Как и прочих, Астрова притягивает к Елене Андреевне не столько его похоть, сколько ее целенаправленная устремленность к любви, но на этот раз он ошибся — такая женская сущность познается не по горизонтали, не через половую принадлежность. Елена Андреевна не побеждена, не возмущена — растеряна: жизнерадостная и полнокровная, она не умеет тратить свою душевную энергию на преодоление или сопротивление — это уже насилие над собой, а для нее ничего нет хуже. Зато умеет жить своей жизнью, в ладу с собой. Случайный порыв страсти вне полюбовного договора с целым миром в этом, пока еще ее мире невозможен по определению, как самое страсть, как все угрожающее красоте и гармонии.
Точка в череде эпизодов и перемен поставлена именно здесь. Она уедет, конечно, уедет. Отъезд в никуда выглядит как побег. Гармония хрупка, и не стоит испытывать ее на прочность, красота перестает действовать, уже перестала: чтобы остановить дядю Ваню в его отчаянной решимости убить, ей придется столь же отчаянно и решительно бороться — плакать, кричать, биться в истерике, защищать мужа телом.
На прощание она поцелует Астрова — пусть помнит! И сама навсегда, дав себе волю, чувственно, на вкус, запомнит свою теперешнюю беззащитность.
Цимбалова С. Ксения Раппопорт — Елена Андреевна // Петербургский Театральный журнал. 2003. № 3 (33)