Улицы Ленинграда

Холодно... Яркое зимнее солнце нисколько не греет... Пар клубами вырывается при дыхании.

Мария Алексеевна, выбиваясь из сил, тянет салазки. На них, укутанный в шубу, в валенках и рукавицах, в шапке-ушанке, подвязанной сверху шарфом, сидит совсем ослабевший, но гладко выбритый Павел Петрович.

Снежные ухабы... Ледяные торосы...

Застывшие, полузаметенные снегом троллейбусы. Обледеневшие, с выбитыми окнами трамваи.

Внезапно санки застряли. Ни туда ни сюда.

Мимо проходит патруль моряков... Мария Алексеевна жестом останавливает их.

— Помогите, товарищи, санки сдвинуть!

— Есть — сдвинуть санки!

Моряки перетягивают санки через бугор...

— В больницу, что ли? — спрашивает Марию Алексеевну матрос.

— Такой поедет в больницу, как же! — мотнула головой Мария Алексеевна, — На завод!

— Зачем — на завод?

Грохот взрыва.

— Подарки ответные фрицам готовить!.. Вот зачем! — кивает Павел Петрович.

Санки скользят от бугра.

Матросы молча смотрят им вслед.

Мария Алексеевна везет салазки дальше. Старик догоняет ее — и берется за веревку.

Люди, поскальзываясь, несут воду из лопнувшей трубы...

Лед. Буксует машина. Навстречу везут саночки со спеленутым покойником.

Суровые, ледяные пейзажи Ленинграда... Гремит рояль по радио — Чайковский.

Грохот взрыва.

Мария Алексеевна стоит под надписью: «Эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна».

Не может сдвинуть санки — опять застряли.

Еще разрыв. Со свистом летят осколки.

— Не убило тебя, отец?

— Меня осколок не берет... Я стальной, мать, закалки! Дергай!

Цех завода.

Павел Петрович сидит в люльке, которая подвешена на движущуюся по рельсе таль. Таль ведет по цеху от танка к танку Чижик.

Павел Петрович сверху зорко следит за работой.

— Заводи!

Рокочет мотор танка... Павел Петрович вслушивается... Махнул рукой.

Чижик ведет таль дальше. Люлька проплывает вглубь цеха.

— Здорово, девушки!.. Ну, показывайте, чего тут у вас?

Застучал пневматический молоток. Дальнейших слов не слышно.

Настежь открыты ворота цеха. Один за другим выходят из него танки.

Павел Петрович, сидя в люльке, провожает их глазами.

Капитан-танкист, стоя на танке, пожал ему руку, что-то сказал. В грохоте цеха не слышно слов.

Павел Петрович закрыл глаза. Он, видимо, очень слаб. Подошла молоденькая девушка с кружкой в руке.

— Чайку дать, дядя Паш?

— Чайку?.. Дай, дорогуша!..

С трудом, дрожащей рукой принял большую эмалированную кружку... Отхлебнул.

— Да отвези меня, голубушка, где потеплее.

Девушка отводит таль в угол цеха, где топится «буржуйка», где гудит пламя в длинной трубе.

Павел Петрович сидит неподвижно.

Работают у танков люди.

Павел Петрович смотрит на них...

Из близко висящего репродуктора слышна музыка. Она покрывает все звуки огромного цеха...

Неподвижно сидит в своей люльке Павел Петрович.

И внезапно — грохот взрыва прерывает симфонию.

Шальной снаряд, пробив крышу цеха, разрывается у самого репродуктора.

В наступившей тишине с грохотом надает на железо эмалированная кружка.

Павел Петрович медленно обвисает на стропах люльки.

Подскочивший Чижик отпускает таль.

Люлька медленно опускается к земле. Чижик бросается к старику.

Глаза Павла Петровича открыты. Он с трудом шевелит пересохшими губами:

— Нашел меня мой осколок... Жаль, до коммунизма не дотянул.

Павел Петрович с усилием приподымается.

— Счастливо тебе, брат Чижик... Завидую...

Он хотел сказать еще что-то, но силы оставили его.

По грязным щекам Чижика струйками бегут слезы.

Павел Петрович умер.

Квартира Свечиных

Катя, в ушанке и шинели, перетянутой поясом, с вещевым мешком за плечами, стоит на пороге спальни.

В комнате почти совсем темно: окно забито фанерой, и дневной свет тускло просачивается сквозь узкую полоску стекла.

На неубранной постели горой навалены пальто, платки и подушки.

— Маша!.. Машенька!.. Ты дома? — окликает, встревоженно оглядываясь, Катя.

Груда теплых вещей на кровати зашевелилась... Гонкая рука высунулась из-под вороха одеял и подушек... И наконец, показалось осунувшееся лицо Маши.

— Я так тебя ждала!

Катя быстро сбрасывает мешок, ушанку, шинель. Оставшись в ватнике, она спешит к сестре, берет ее исхудалые, протянутые к ней руки, наклоняется, чтобы поцеловать Машу... и вдруг замирает:

— Какие холодные у тебя руки!

Маша с беспокойством смотрит на нее.

— Ну как можно так распускаться!.. Я тебе никогда не прощу этого! — наконец нарушает молчание Катя. — Валяешься целые дни!.. Ничего не делаешь!.. Даже не моешься!

Только сейчас она взглянула на Машу.

И такой беспомощной, такой несчастной выглядит ее маленькая, забившаяся в угол постели фигурка, такие слабые у нее руки, такое жалкое, залитое слезами лицо, что Катя не выдерживает — и бросается к ней.

— Ну прости меня! Сейчас ты встанешь и мы...— Катя вдруг прерывает себя на полуслове. — Стучат?!

Маша тоже задерживает рыдания.

Ясно слышен стук в дверь.

Катя срывается с места и бежит в переднюю.

Она ощупью находит замок и распахивает дверь.

— Кто тут?

На лестнице кромешная темень.

Позади Кати вспыхивает свет. Маша подходит к двери с электрическим фонариком в руке.

Узенький лучик света обегает площадку и, опустившись, выхватывает из темноты беленькую головку девочки.

— Таня?! — с трудом узнает Катя страшно переменившееся личико. — Это ты стучала?

— Мне страшно...— шепотом говорит девочка.

— А где мама?

— Мама мертвая...

— А Леночка?.. Она с мамой осталась?

— Леночка тоже мертвая...

Сестры стоят не двигаясь... и только лучик света прыгает в дрожащей руке Маши.

— Дай мне руку, Танечка, — наконец приходит в себя Катя, — Пойдем к нам!

Кружок света стоит еще секунду на захлопнувшейся двери — исчезает. Все погружается в темноту.

Вновь вспыхивает колеблющийся свет... В железной печурке дружно горят мелко наколотые кусочки дерева. Огромные неясные тени бегут по стене. Танечка сидит рядом с Машей, которая разливает по чашкам кипяток.

— Тебе в какую чашку налить?..— наклоняется к девочке Маша, — Видишь, здесь роза... здесь птички, а тут клоун нарисован!.. Тебе в какую налить?

— В какую-нибудь... — беззвучно отвечает Таня.

Катя кладет перед девочкой два ломтика хлеба. Танечка берет один. Ломтик хлеба на детской ладони.

Улица Ленинграда.

По занесенной снегом улице идет Корнев — в полушубке, в шапке, с маленьким чемоданчиком в руках.

С грохотом обгоняет его полуторка. Корнев замечает Катю, которая стоит в кузове, опершись руками на крышу кабинки.

Треща и покачиваясь на снежных ухабах, идет полуторка с дружинницами. Вдали крупным, легким шагом бежит вслед за ней, размахивая чемоданчиком, Корнев.

Улицы Ленинграда. Оцепленный дом.

Другая улица... Огромный ленинградский дом оцеплен охраной... Бойцы ПВО... Курсанты... Милиция.

С ходу останавливается около дома полуторка. Выпрыгивают из кузова девушки.

Катя быстро идет к пожилому капитану — руководителю охраны. В руках у нее инструменты — штепсельный разряжатель, стопор, ключи — ручной и дистанционный.

— Старший лейтенант группы подрывников Свечина явилась по вашему вызову!

— Вы Свечина?

— Я, товарищ капитан!

— Не знал, что вы такая...— подыскивает слова капитан. — Ну, что ж, вы так вы!.. Желаю успеха!

Катя идет к воротам.

Далеко, в конце улицы, возникает фигура бегущего Корнева...

Безмолвная, черная дыра подворотни...

Тоненькая девушка, в шинели и сапогах, исчезает в глубине арки.

Двор оцепленного дома.

Типичный двор ленинградского дома. Ни одного человека. Все жильцы покинули дом.

Тишина. Медленно падает снег...

Двор покрыт пушистым ковром девственно чистого снега. И на нем — четкие следы Катиных ног...

Она стоит посреди двора, оглядывая пустую громаду дома.

Взглянула на часы... приложила их к уху — идут ли. Громкое, холодное тиканье часов.

Теперь это тиканье сопровождает каждый Катин шаг.

Подвал оцепленного дома

Катя, осторожно ступая, спускается по темной, обледенелой лестнице...

Вспыхивает луч фонаря.

В подвале все разворочено падением бомбы: взрыты трубы, повисли перекрытия, взгромоздились грудой штукатурка, кирпичи, железо. Катя с трудом пробирается через весь этот хаос.

Улицы Ленинграда. Оцепленный дом

Корнев, тяжело дыша, стоит перед капитаном.

— Товарищ майор, здесь никому не разрешается находиться! В дом попала бомба замедленного действия. Все оцеплено — вы сами видите! Там нет ни души... Только один лейтенант группы подрывников.

— Свечина?

— Так точно, лейтенант Свечина!

Корнев сделал движение вперед... Капитан преградил ему путь.

— Товарищ майор, на вас смотрят красноармейцы!

Корнев скрипнул зубами, но отошел.

Сел на бревна.

Настя и Лидия Павловна смотрят на Корнева. Лидия Павловна шепчет:

— Вот зарежьте — он! Он и он! Который ей письма пишет... Которого у ней везде фотокарточки!

— Он на карточках интереснее! — замечает Настя.

Лидия Павловна покачала головой.

— Весь белый сидит... Переживает сильно...

— А мы? — возражает Настя. — Каждый раз, когда она одна туда идет, я лично с ума схожу! Подвал оцепленного дома

Огромное, черное, маслянистое тело бомбы, наполовину зарывшейся в щебень и бетон.

Катя обходит бомбу кругом, освещая ее лучом фонаря...

Медленно опускается на колени. Прижимается ухом к холодному, лоснящемуся металлу.

Тишина.

И в этой тишине странно четкий, мертвящий звук тикающего механизма.

Быстрыми, легкими, точными движениями Катя прилаживает к телу бомбы механический стопор — инструмент, который должен просверлить и остановить часы в бомбе.

Катя работает спокойно, изредка поправляя рукой выбивающуюся из-под шапки прядку волос.

Тикают часы... Сверлит металлическую стенку стопор.

Катя внимательно следит за ним.

Ровно работает стопор.

Катя поднялась, хотела сделать шаг в сторону выхода. И вдруг вскрикнула от испуга.

В луче фонаря на пороге подвала — жирная крыса.

Катя испуганно пятится назад к бомбе. Она почти в обморочном состоянии.

Легкий стук. Крыса исчезла.

Катя с ужасом смотрит туда, где только что была крыса.

Работает стопор. Часы в бомбе заскрипели — стопор дошел до механизма. Что-то крякнуло внутри бомбы, и тиканье сразу прекратилось.

Улицы Ленинграда. Оцепленный дом.

Корнев по-прежнему сидит на бревнах. Вдруг он вскинул голову.

Из темноты подворотни выходит Катя.

Корнев бежит к ней.

Корнев держит Катю в объятиях. Катя остановившимся взглядом смотрит на него. — Ты?.. Это ты?

Корнев нежно целует ее грязные, перепачканные, загрубевшие руки.

Катя осторожно отстраняется от него, поворачиваясь к руководителю охраны.

— Товарищ капитан!.. Все в порядке!.. Можно выпаривать взрывчатку и вывозить бомбу!.. Она обезврежена!

Катя и Корнев отходят в сторону.

Мимо них во двор проходят бойцы ПВО, милиционеры, курсанты.

Но Катя и Корнев чувствуют себя так, будто они одни на всем белом свете. ‹…›

1948 — 1949 г.

Васильев С., Тихонов Н., Саянов В. Битва за Ленинград // Васильев Г., Васильев С. Собрание сочинений. В 3 т. Т.3. М.: Искусство, 1982.