На рейде большого города стоит иностранное военное судно. В лучах заходящего солнца на гафеле крейсера отчетливо виден японский флаг — красный круг на белом полотнище. На палубе неподвижно застыла фигура часового.

В офицерской каюте крейсера американский журналист, в клетчатом пальто, с фотоаппаратом через плечо, берет интервью у японского офицера, быстро записывая в блокнот.

— Полковник Усижима? Благодарю вас. Цель вашего приезда?

Японец пристально смотрит на журналиста. Помолчав, спокойно отвечает.

— Я приехал... собирать незабудки...

— Что? — удивленно переспрашивает американец.

— Собирать незабудки! — твердо повторяет полковник и, как бы в пояснение, добавляет:

— Я не только военный, но и ботаник. А в Сучанском районе есть редчайшие экземпляры. Пожав плечами и усмехнувшись, журналист записывает:

— Так-так, незабудки...

Лицо полковника хранит невозмутимое спокойствие.

— Благодарю вас, полковник. — Пряча блокнот, американец встает и вежливо кланяется.— Вы прекрасно говорите по-английски. Какими языками вы еще владеете?

— Я знаю язык, который необходим моей империи, — Усижима, польщенный комплиментом, слегка улыбается.

— Какой?

— Русский!

На набережной собралась толпа народа. Люди с напряженным вниманием следят за громадой японского крейсера, по-хозяйски расположившегося посреди бухты.

Слышны реплики:

— Сейчас начнут шлюпки спускать, с солдатами!

— Не посмеют! Не к своему берегу причалили!

Каюта. Полковник Усижима сидит в кресле у стола.

— Пожалуйста, будьте любезны, господин поручик, дайте мне список японских подданных, проживающих в городе.

Его собеседник — русский. Он в штатском, но выправка у него военная. Порывшись в боковом кармане, он молча протягивает полковнику лист бумаги.

Усижима пробегает глазами список.

— Идаси...— Он подымает голову. — Вы знаете Идаси, господин Гришин?

Поручик утвердительно кивает головой. Усижима пристально смотрит на него.

— Хорошо, идите!

Гришин встает, кланяется. Полковник протягивает ему руку. Гришин пожимает ее и, повернувшись, идет к двери.

Усижима, проводив его глазами, заглядывает еще раз в список, бросает его на столик и, вынув блестящий стальной портсигар, закуривает сигаретку.

Небольшой одноэтажный домик на окраине города.

Над дверью вывеска: «Мастер Идаси — из Токио», н нарисованы большие часы.

К дверям подошел поручик Гришин. Постучал. Дверь приоткрылась. Пожилой японец, видимо, сам хозяин, вежливо покачал головой.

— Очень поздно. Но для русского господина — пожалуйста!

— Он жестом пригласил поручика следовать за собой.

Быстро оглянувшись (улочка пустынная), Гришин вошел и захлопнул за собой входную дверь.

Хозяин зашел за прилавок. Поручик вынул карманные часы и протянул их Идаси. Часовщик открыл крышку и углубился в рассматривание механизма.

Поручик окинул комнату глазами, прислушался.

В домике полная тишина. Слышно только несогласное тиканье нескольких стенных часов. Взгляд поручика остановился на Идаси.

Старик, вдев в глаза лупу, согнулся над часами клиента. Гришин коротким движением выхватил из кармана блестящий предмет и с силой ударил им вниз. Раздался глухой шум падения тела, и снова все замолкло. Только слышнее стало тиканье стенных часов.

Поручик зашел за прилавок и посмотрел вниз. Идаси лежал неподвижно. Видимо, он был мертв, хотя глаза его широко открыты. Рядом с ним на полу валялась выпавшая глазная лупа. Убийца посмотрел на нее, зачем-то поднял, повертел в руках и нерешительно положил на прилавок. Так же нерешительно повернулся и пошел в глубину комнаты, где стояло бюро Идаси.

Обычно ловким и четким движениям поручика явно что-то мешало. Он хотел было открыть бюро, но крышка не поддавалась — дрожали руки. Часы тикали нестерпимо громко.

Поручик вздрогнул, еще раз оглянулся и понял.

Глаза убитого были широко открыты и, казалось, следили за каждым движением поручика. Гришин быстро подошел к Идаси, нагнулся и закрыл ему глаза. Выпрямился и облегченно вздохнул. Как будто часы стали тикать тише...

Поручик четкой, уверенной походкой подошел к бюро, решительным движением открыл крышку, вынул какие-то бумаги и разбросал их на полу. Снова подошел к прилавку, взял свои часы, зачем-то приложил их к уху, послушал и, спрятав в карман, пошел к выходу.

По слабо освещенной улице, крепко держась за руки, идут трое матросов. Они сильно навеселе, и только эта «круговая порука» еще удерживает их в какой-то замысловатой точке равновесия. Матросы во все горло поют:

«Мундир английский,
Погон российский,
Табак японский...»

Из-за угла переулка быстро выходит группа людей. Это ночной патруль. Человек в старенькой шляпе и штатском пальто, подпоясанном солдатским ремнем, и с винтовкой за плечом — Андрей — отделяется от патруля и подходит к пьяной тройке.

— Коряво поете, друзья! А главное, в городе надо, чтоб было тихо. Японцы только и ждут...

— Японцы?! — возмущенно обрывает его запевала.— Да плевал я на японцев! Давай мне троих... об это место!

— Троих не возьмешь, Вань,— с сомнением качает головой второй пьяница.— Они джитсу знают.

— Ну двоих!..— нехотя уступает «Вань» и опять орет: — «Мундир английский...», но сразу осекается.

Прямо перед ним вырастает широкоплечий бородатый матрос и, деловито засучивая рукав, спрашивает:

— Ты меня знаешь?

— Бублика-то, — у запевалы сразу пропадает голос, и он лепечет странным фальцетом:

— Как не знать! Бублик! Так бы сразу и сказали: петь, мол, нельзя! Понятно же!..

Запевала хватает своих товарищей за руки, и веселые моряки почти на цыпочках идут дальше.

Усижима сидит в кресле в своей каюте, одетый в широкий халат, и читает книгу с русским шрифтом.

Входит поручик Гришин, сняв фуражку, подходит к столу. Полковник поднимает голову и вопросительно на него смотрит. Тот утвердительно кивает головой. Усижима откидывается на спинку кресла.

— Хоросо! Вы свободны до полудня!

Поручик надевает фуражку и, прощаясь, протягивает руку. Усижима смотрит на его руку и, сделав вид, что не замечает ее, вежливо кивает головой. Поручик, неловко покрутив рукой в воздухе, поправляет застегнутые пуговицы пальто, кланяется и выходит.

На улице заметно светлеет. Близится рассвет.

На углу улицы, примыкающей к набережной, — два японских моряка. У одного из них в руках банка с клеем и стоика бумаги. Другой быстро орудует кистью, наклеивая на забор какие-то листы. Раздается шум приближающихся шагов. Японцы, оглянувшись, быстро исчезают за ближайшим углом.

Ночной патруль во главе с Андреем подходит к афише. Там напечатано: «К сожалению и неожиданности — нынче ночью произошло убийство японского гражданина, что заставило меня принять защиту жизни и имущества подданных Японской империи, и последовательно я принужден высадить десант.

Я искренне заверяю мирное население, что целью японского десанта есть только защита интересов проживающего японского населения...»

— Та-ак! — тянет Андрей, — Покойник еще тепленький, а объявления уже расклеены. Вот техника!

Группа двигается дальше.

— Вечером в депо, у Трофимыча, — на ходу обращается Андрей к спутникам. Ленька отделяется от группы, подбегает к афише, срывает ее и пишет на заборе огрызком мела:

«Долой интервентов!
Долой соглашателей —
меньшевиков и эсеров!»

Довольный своей работой, Ленька бросается догонять ушедших вперед товарищей.

Уже совсем рассвело. С крейсера «Ивами» одна за другой спускаются шлюпки. Отваливают катера.

Первая шлюпка причаливает к набережной. Один за другим выскакивают на берег низкорослые японские солдаты в фуражках с красными околышами. Быстро выстраиваются в колонну. Впереди сияет медь оркестра.

В бухту один за другим входят несколько транспортов под японским флагом. Бросают якоря, спускают шлюпки с солдатами.

В глубине железнодорожного депо под парами стоит небольшой паровозик «ОВ-17». Около него расположилась группа людей, среди них — Бублик. Машинист Трофимыч протирает ходовые части шатуна паровоза. Полный лысый человек, сидящий на паровозной лесенке, — продолжает говорить:

— Здесь, в городе открытое сопротивление сейчас бесполезно. Надо подымать тайгу!

У маленькой железной двери, прорезанной в огромных воротах депо, Ленька таинственно нашептывает что-то Андрею. Андрей скрывается за дверкой.

Ленька провожает его любопытно-завистливым взглядом, с явным сожалением прикрывает дверку и, приняв беспечный вид, остается снаружи, «на стреме».

Говорящий поворачивается к подошедшему Андрею.

— Андрей! Ну что?

Андрей протягивает ему телеграфный бланк.

— Вот, только что получена из Москвы, от Владимира Ильича!

Председатель подносит телеграмму к свету фонаря. Все придвигаются ближе.

Ленька борется с обуревающим его любопытством. Наконец не выдерживает и, приоткрыв дверку, подставляет ухо, пытаясь определить, что происходит в депо. Резкий свисток маневрового паровоза. Ленька испуганно выпрямляется, захлопывает дверку.

Председатель заканчивает чтение телеграммы:

— «Мы считаем положение весьма серьезным и самым категорическим образом предупреждаем товарищей. Не делайте себе иллюзий: японцы, наверное, будут наступать. Это неизбежно...»

Он бережно складывает листок и поворачивается к Андрею.

— Все ясно! Ты, Андрей, сегодня же вечером выедешь в тайгу.

— Он смотрит на часы.

Главная улица приморского городка. Неожиданно раздается протяжный гудок. За ним вступает второй, третий. Один за другим гаснут фонари. Останавливаются трамваи. Жизнь в городе замирает.

Последний раз мигает и гаснет свет на вокзале. Лишь кое-где тускло горит несколько керосиновых ламп. У перрона стоит готовый к отправлению пассажирский состав. В голове его весело попыхивает паровоз «ОВ-17». В окошке паровоза — Трофимыч.

Молодой петушащийся инженерии в форме путейца обращается к машинисту:

— Почему не едем?

— Потому что стоим! — поясняет Трофимыч.

— А почему стоим?

— Потому что не едем!

— Может быть, паровоз болен? — меняет тон инженерик. — Я могу вам помочь.

— Я сам профессор по этому делу. — Трофимыч смотрит на него искоса, сверху вниз. — Тридцать лет!

Инженерик жестом выражает свое восхищение таким стажем и заискивающе добавляет:

— А я думал, вы не хотите ехать. Ведь это забастовка.

Трофимыч пристально смотрит на собеседника и, обернувшись к Леньке, натирающему тряпкой марку паровоза, гордо, почти торжественно спрашивает:

— Ленька! А ну скажи, был ли такой случай, когда наша «Овечка» не вышла точно по расписанию?

— Нет, — Ленька возмущенно мотает головой,— не было такого случая, Иван Трофимыч!

Инженерик радостно ухмыляется и даже угощает Трофимыча папиросой. Машинист берет папиросу и закуривает. Откуда-то сбоку в портсигар лезет еще чья-то замасленная рука. Это — Ленька. Инженер на радостях угощает и Леньку.

Раздается второй звонок. Трофимыч внимательно осматривает платформу, как будто он кого-то поджидает. Но тот, кого он ждет, подходит к паровозу не с платформы, а с противоположной стороны. Андрей, придерживая рукой маленький сверток, карабкается по лесенке паровоза. Трофимыч замечает его и, протянув руку, помогает взобраться на площадку.

Третий звонок. Инженерик, прощаясь с дамой, торопливо вскакивает на подножку своего вагона.

Ровно с последним ударом колокола «Овечка» пронзительно свистит и трогается с места. Однако состав продолжает стоять неподвижно. Откуда-то снизу, из-под первого вагона появляется Ленька и на ходу вскакивает на подножку уходящего паровоза.

Инженерик бежит по платформе и, потрясая кулаками, кричит что-то вслед удаляющемуся паровозу.

Вися на подножке, Ленька докуривает инженерскую папироску. Он оборачивается на крик, посылает инженеру воздушный поцелуй и на прощание делает ручкой.

Постепенно набирая ход, «ОВ-17» скрывается в сумраке ночи.

‹…›

Волочаевские дни // Избранные сценарии советского кино. В 6 т. Т.2. М.: Госкиноиздат, 1949.